Читать интересную книгу История Роланда - Пилип Липень

38. Истории зрелости и угасания. О Толике

Толик вырос русым, приземистым мужчиной: жена, две дочери, три комнаты, ситроен, сенбернар, инженер, благополучный животик. Вроде всё достойно, но он внутри тосковал. Чуть выпив – начинал невнятно жаловаться. Что тебе не так, Толик? – спросишь. Да мне бы, говорит, в небо! И блестит пьяной слезой, крутит пуговицу жилетки. Он любил носить шерстяные жилетки и рубашки в мелкую клеточку. Мечтал летать – править огромным серебряным лайнером. Представлял свои большие надёжные руки на штурвале. Щёлкать ухоженным ногтем по манометру. Второму пилоту – советы бывалого. Не робей, юнга, это просто воздушные вихри. Я ему говорю: брось, Толик, на кой тебе это надо? Пилоты плохо кончают, Толик. А он не унимается: остро отточенный карандаш, карта, линия курса. Крепкий кофе, барометр красного дерева. Небрежный взгляд на хронометр. Рубка. Непринуждённо сбегать по винтовой лестнице. Выходить на палубу в белоснежной фуражке. Туууууу! Пар из труб. Толик, Толик, это уже не самолёт, а пароход! Эх, Ролли, до чего ж ты приземлённый человек... Приходила жена, две дочери и сенбернар, усаживали Толика в ситроен, увозили домой. А он, развалясь на заднем сиденье, мечтал плавать.

39. Мрачные застенки. Это наш последний шанс

После освидетельствования я пришёл в себя позже всех. Остальные – их, кажется, было трое – уже разговаривали, светились далёкими цветными пятнышками в черноте. Темно, но не больно.

– Сказали, буду заниматься престижными автомобилями, – бойко вещало красное. – А я в них разбираюсь отлично, мне врачиха журналы из библиотеки приносила два года подряд. Всё знаю! Сказали, ты нам понравился, покажи себя, и мы тебя так продвинем, что любой позавидует. За год, сказали, можно топ-ботом стать. Потому что у меня все данные. Из всех меня одного выбрали! Сказали, у меня будут большие льготы, а если постараюсь, то в международное переведут. А я даже не готовился, так, рассказал о себе немного, и сразу зауважали. Потому что...

– Ай, машины – это скучно, – звонко сказал янтарный голосок, определённо девочка, возможно, та самая слепая, с которой я шёл в паре. – Мне тоже предлагали, но я выбрала музыку. Рекламировать новые альбомы и концерты! А ты, Кутенька?

– Недви-ижимость, новостройки, – нараспев протянул сирота из соляных шахт, ясно синий, его нельзя было не узнать. – Там хорошо-о, вокруг леса и поля, и птицы в небе поют, а воздух сладкий-сладкий. Смотри-ите, он проснулся.

– Привет! – они немного приблизились, плавно покачиваясь. – Как тебя зовут?

– Роланд, – ответил я и засветился пурпурным.

– О, красивенький! И что тебе сказали?

– Кто?

– Ну, на освидетельствовании? Куда тебя определили?

– Не знаю… я ничего не понял. Вроде упоминали что-то про лапшу... Роллтон, да, точно. Буду его рекламировать.

Они захихикали, мелко подрагивая: какой отстой!

– Зачем же ты согласился? – спросила девочка.

– Ты что, из недоразвитых? – спросил автомобилист.

– Я нормальный.

– А как сюда попал вообще?

– Меня мама с папой отправили, чтобы профессию получил.

Они захихикали: мама с папой! профессию!

– Стра-анно, – пропел сирота, – мы-то все из приютов да из больниц, в тяжёлых формах, не жильцы-ы. Это наш последний шанс был. А ты чем-нибудь боле-ел?

Я судорожно придумывал, чем же ужасно-смертельным я болел, но в голову ничего не шло, кроме насморка, и было так стыдно, так стыдно, что хотелось погаснуть.

3A. Истории безоблачного детства. Об одном диспетчере

Весной, когда темнело уже поздно и укладываться в постель приходилось засветло, страшные сказки перед сном теряли свою привлекательность, и мы с братиками предпочитали ужасы нравоучительностям. Мы уже не требовали, чтобы сказки рассказывал именно папа, и охотнее слушали маму.

– Жил-был на свете один человек, – нараспев начинала мама, и на мгновение замедлялась, как бы раздумывая, о каком именно человеке рассказать на сей раз. – Жил-был на свете очень хороший человек, по профессии диспетчер. Всю жизнь он прожил честно и правильно, и много добра сделал людям. Одному с переездом поможет, за другого в банке поручится, третьего с нужным знакомым сведёт. Отвечали ему люди любовью и уважением, и нравилось это диспетчеру. И чем старше становился, тем больше нравилось. И в конце концов до такой степени понравилось, что он уже и думать ни о чём другом не мог – только как бы сделать добро всем и каждому без исключения, чтобы каждый к нему благодарность испытывал. Но познакомиться со всеми людьми в городе, разузнать их нужды и принять участие было бы слишком долго, жизни бы не хватило, а потому стал диспетчер придумывать различные ухищрения. Например, бросал на тротуар сторублёвку, или вешал на лавочку пакет с яблоками, или оставлял на парапете букетик свежих ландышей – и смотрел, кто подберёт, и запоминал лицо. И нравилось диспетчеру, что потом однажды может он подойти к тому человеку и сказать: а помнишь, ты сто рублей нашёл? Так знай, это я положил, специально для тебя. И человек к нему тут же благодарность испытает. Очень, очень многих облагодетельствовал диспетчер, но потом и этого ему мало показалось. Стал он доброту свою распространять на людей значительных, вроде эстрадных певцов, киноактёров или политиков: то расхвалит знакомым новый диск, то уговорит всех пойти новое кино смотреть, то сагитирует проголосовать. Знаменитостям – услуга, а диспетчеру – радость и удовлетворение. Так и жил тот диспетчер: ни дня не проходило без доброго дела, как для простых людей, так и для великих. А однажды в честолюбивом порыве вознамерился он самому Господу Богу услугу оказать: выбрал из числа знакомых самых закоснелых атеистов и целый месяц читал им катехизис, да с таким жаром, что все они как один уверовали и на Пасху покрестились. Но на этот раз недолго радоваться суждено было диспетчеру: тем же вечером ударила в него молния, прямо на трамвайной остановке, и убила насмерть. А единственная свидетельница, старушка, которой он как раз в этот момент ландыши преподносил, утверждала, что вместо грома прозвучал с неба голос: «Ты кем себя возомнил?»

3B. Истории безоблачного детства. О дальних странах

Когда мы были маленькими, мы часто мечтали о дальних странах. Ни папа, ни мама никогда никуда не ездили и не могли нам ничего рассказать, а гугл-мапс ещё не придумали – и мы мечтали, полагаясь на романы Дюма, Диккенса и Достоевского. Мы ходили на вокзал и смотрели на поезда. Стояли на мостике над рельсами и спорили: меняют ли человека дальние страны? Колик говорил, что путешествия суть пёстрые картинки перед глазами, а картинки не могут значимо повлиять на зрелую личность. Валик возражал, что дело не только в картинках, а в атмосфере, пронизывающей и пропитывающей душу.

А однажды с поезда сошёл человек с большим чемоданом на колёсиках. Мы побежали следом. Колёсики скакали по камушкам асфальта, чемодан качался и подпрыгивал, но мы разглядели наклейки: Париж, Петербург, Портсмут. Настоящий путешественник! А в остальном человек был обычный – серая куртка, синие джинсы, ботинки, как у папы. Он посмотрел на часы, высморкался в платочек, дождался трамвая-тройки и уехал. Последнее, что мы видели – как он покупал билетик у кондуктора. Всё это ничего не доказывало и не опровергало.

Мы пошли вдоль третьей линии, а на обратном пути трамвая робко обратились к кондуктору: не говорил ли чего тот путешественник? «Ещё как говорил, – ответил кондуктор, – он ворчал и жаловался, и открыл секрет, что путешествия по нраву лишь недалёким и приземлённым людям, предпочитающим обыденность мечте. Воображаемая Флоренция значительно превосходит реальную, так он и заявил». И кондуктор торжественно позвонил в колокольчик.

С тех пор мы так нигде и не побывали, кроме Толика, да и тот по службе.

3С. Побег и скитания. В девичьем доме

Утром, уходя на работу, девушка пыталась меня разбудить и тихонько говорила «ээй», но я прилежно храпел, причмокивая для правдоподобия. Когда она тронула меня за плечо, я замычал, прянул, и она отскочила. Постояв полминуты и посомневавшись, она хмыкнула и пошла – решила меня оставить. Я слышал, как она льёт воду в ванной, чистит зубы, скрипит створкой шкафа и издаёт какие-то пластмассовые звуки у зеркала в прихожей. Наконец хлопнула дверь, повернулся ключ. Интересно, смогу ли я выйти?

Я сел. Ковёр на полу был бежевый, пушистый, приятный ногам, в углу стоял стол с ноутбуком, на стенах висели батики с хризантемами. В холодильнике отыскалась баночка обезжиренного йогурта, совсем одинокая среди наледи. Растягивая йогурт, я рассматривал полочку с дисками и книгами: было много Бетховена и Булгакова. Какая славная девушка! Я раскрыл шкаф. Она перестирала летнюю одежду и разложила её аккуратными стопочками, перемежая веточками лаванды и розмарина. Ей нравился салатовый, нежно-лиловый и мальчиковые рубашки в клеточку. Бельё она любила белое, в мягкий рубчик и со складочками. Я вставил Бетховена в проигрыватель и лёг в её кровать, понежиться. На ночной тумбочке она расстелила кружевную салфетку и посадила зайчика. В нижнем ящике хранились цветные ленточки, лоскутки и пуговички. В среднем лежали несессер, лаки и пилочки. В верхнем, запертым на ключик – а ключик прятался под салфеткой – тайный девичий дневник. Я раскрыл наугад: «Любить… любить… любить без оглядки… знала бы Оленька… знал бы он, как любить без оглядки! О нет… моё предназначенье – любовь».