Читать интересную книгу Диктатор и гамак - Даниэль Пеннак

И вся эта насмешка подписана одним именем:

Чарли Чаплин

Выходка, мятеж, решимость…

Комик — это больше чем просто скоморох.

Возмутитель спокойствия.

Намеренный рассмешить всю страну.

За счет кого?

Именно это и интересовало больше всего людей Геррильо Мартинса.

Что он такое, этот Чаплин, «на самом деле»?

— Введите арестованного.

6.

Чарли Чаплин, если, конечно, это он, ни на что не похож. Он глядит на двойника одним своим глазом, распухшим, как зад бабуина (Алекса, бабуина из зоопарка Терезины). Другой глаз закрыт. Нос ему сломали, челюсть, вероятно, тоже. Охранники скорее тащат его, чем ведут. Бог мой, не скажешь, чтобы они работали спустя рукава! Полковнику Эдуардо Ристу это вряд ли понравится. «Деревня, — скажет Эдуардо, — только и знают, что дубасить. Для них сведения — это сок человека, их можно достать, только выжимая и раздавливая».

Двойник указывает на стул.

— Усадите его и оставьте нас.

Оставшись наедине с арестованным, двойник указывает на афишу:

— Это ты?

Тот отрицательно мотает головой.

Нет, на афише не он; на афише — Чарли Чаплин, англичанин, подвизавшийся актером у янки, в Америке, иммигрант, которому удалось прославиться… А он сам, арестованный, всего лишь аноним, бывший сотрудник компании «Мютюэль фильм корпорэйшн», киномеханик, оставшийся не у дел, латиноамериканец, сбежавший из Штатов с этим аппаратом и несколькими пленками, спеша вернуться в свою страну, к своей семье, домой.

— Ты их украл?

Да, несколько лет назад, глупость сделал, конечно. Он подумал, что сможет прокормить жену и детей, показывая эти фильмы у себя на родине, где о кинематографе еще ничего не знали, но он не учел проблему с электричеством. Электричества также пока еще не было у него в селе. Ему пришлось опять отправиться в путь, пытая судьбу в самых крупных городах побережья. К несчастью, там уже появились первые кинозалы, которые оказались для него слишком сильными конкурентами. Ему угрожали, избивали, изгоняли отовсюду. У него украли почти все его пленки. (У него их осталось всего две: «Иммигрант» и еще одна, с которой от неправильного обращения исчезло название, в том фильме Чаплин был солдатом.) Ему пришлось пробираться через границы, удаляясь в глубь континента. Терезина оказалась самой отдаленной столицей. Он нижайше просил господина президента извинить его, ведь он ничего не знал о местном законе расклейки афиш. Честное слово! И то, что кинематограф был запрещен — тоже. Клянусь! Нет, это не были пропагандистские фильмы, нет, ничего опасного, невинные чудачества, пантомима, для показа которой сходили и полотно гамака, и заплесневелая стена крестьянского дома, нечто вроде «Балаганчика», совершенно безвредного, понимаете? Веселые картинки для детей! Развлечение для простого люда, забава для крестьян. Чарли Чаплин? Да он же просто клоун, не больше, клоун и все: удары палкой, метание кремовых тортов в физиономию и пендели. Что вы, какое там — замахиваться на достоинство президента, ни малейшего намека на местную политику, он клянется головой своих детей! К тому же он организовал сеансы в казармах гвардия сивиль[21], в Аргентине, что уж там говорить! И в Уругвае также, перед самим президентом Баттлье-и-Ордоньесом, «вашим коллегой, между прочим!».

— Покажи-ка мне это. Двойник с любопытством указал на проекционный аппарат и катушки с пленкой: — Давай показывай! Если дон Хосе это видел, я тоже имею право посмотреть.

Этот самый момент и перевернул всю его жизнь.

Когда, пропущенные через проектор, на стене появились первые картинки, в прямоугольнике света, как раз над секретером, на котором стоял барабан, куда Перейра складывал свои речи, и когда эти картинки ожили!

Принимая во внимание то потрясение, которое за этим последовало, весьма возможно допустить, что двойник испытал в тот момент то, что его наставник иезуит называл «экстазом»: «…то мгновение, когда души воспаряют и сливаются с Истиной, то самое проникновенное оцепенение, — добавлял иезуит, — то внезапное появление Предчувствуемого Света, — объяснял он, — Откровение!» Да, именно, откровение: у него на глазах картинки начинали двигаться! У двойника возникло такое чувство, что до сих пор он только и жил ожиданием этого чуда. Наконец-то! Наконец! Оцепенение и очарование… Кто-то явился и вырвал картинки из саркофага фотографии, и пустил их, ожившие, плясать в этом прямоугольнике света. «Проснитесь и двигайтесь!» Настоящее воскрешение! И жизненная сила Чарли Чаплина обрушилась черно-белым потоком на стену! И стены еще долго будут танцевать и после смерти Чарли Чаплина! Они будут танцевать до тех пор, пока будут крутиться дребезжащие проекторы! Кинематограф был машиной, которая увековечивала вас при жизни, вот что такое был кинематограф! А Чарли Чаплин стал архангелом этого Благовещения! Его архангелом, окруженным нимбом света проекторов! Какой актер! Нет, ну какой замечательный актер по сравнению с этими халтурщиками из «Ставки»! Какая грация! Какая точность! Какая живость! Какая правда! Какая свобода!

Да, это было откровение.

Двойник не стал терять времени зря.

Он на удивление быстро принял решение:

Он тоже станет живой картинкой! Он тоже будет сниматься в кино! Он оставит другому двойнику свой шутовской наряд псевдопрезидента и отправится завоевывать вечность, отправится туда, в Америку, на родину кинематографа! О да, именно это он собирался сделать! Он уберет этого киномеханика («пусть исчезнет», — последовал, как и ожидалось, приказ из телеграммы Перейры, после того как двойник сообщил ему об этом нарушителе), сам тайком заберет и спрячет его киноаппарат («Мотиограф 1908» — он и в самом деле сохранит его почти до самой смерти), будет крутить фильмы Чарли Чаплина до тех пор, пока не откроет для себя все секреты его искусства (столько раз, что пленка начнет сыпаться…), он уедет из Терезины в Лос-Анджелес, не в тот Лос-Анджелес, что в Био-Био, нет, но в тот, что в Калифорнии, в настоящий — Голливуд! — где, если верить рассказам киномеханика, над лучами кинопроекторов парили ангелы…

Вот что он собирался сделать!

7.

Несколько месяцев спустя после своего побега двойник оказывается в одной горнопромышленной провинции Севера, на расстоянии какого-нибудь ружейного выстрела от границы. Он произносит последнюю речь на крыльце дворца Цезаря Эльпидио де Менезеса Мартинса. Над головой оратора, во весь фасад здания — огромный портрет Перейры. Внизу, у его ног — центральная площадь маленького городка, черная от стечения народа. По флангам — губернатор Цезарь Эльпидио в белой униформе, трое самых крупных землевладельцев данного региона, несколько офицеров охраны, начальство близлежащих поселков и Мануэль Калладо Креспо, который всегда сопровождает президента в официальных поездках. Десяток грузовиков выстроились полукольцом, окружив губернаторский дворец. Они стоят в белых чехлах, как шатры, обещающие невиданные чудеса. А он, двойник, стоит на крыльце, над этими грузовиками, лицом к народу, и играет роль замечательного президента, который никогда не является без подарков. Это его последнее выступление. Он произносит здесь свою последнюю речь президента. Сегодня вечером он сходит со сцены. Он, в свою очередь, тоже подготовил себе двойника.

Вот уже целый месяц везде, где бы он ни появлялся, он произносил одну и ту же речь: составленное Перейрой воззвание к крестьянам становиться шахтерами. «Приоритет эксплуатации недр есть великое дело настоящего момента. Этого требует прогресс, — утверждает президент с высоты своей кафедры — крыльца. — Необходимо развитие, — утверждает президент, — оно столь же неизбежно, — утверждает президент, — как и электричество, которое плетет в нашей ночи световую сеть», — и президент обводит рукой, указывая на электрические столбы, совсем недавно возведенные вокруг площади. Президент также не забывает и пошутить со своей аудиторией. Например, он спрашивает, могла ли Святая Дева, единственная почитаемая в этой стране, здесь же, среди достопочтенного собрания, предсказать, что «вы сможете управлять сменой дня и ночи в собственной спальне простым нажатием на маленький банан»? И хотя все они располагаются в одном большом бараке, все спят в гамаках, освещая свое жилище небольшими лампами, плюющимися маслом, хотя ни один из них не может даже отдаленно представить себе этот волшебный банан, все они смеются от счастья, как если бы этот бананчик в самом деле висел в головах родительской кровати. Они так безоговорочно верят словам президента! Ведь это он сам, собственноручно, убил мясника Севера! Они все явились сюда, чтобы внимать своему президенту! И все они сегодня же вечером явятся излить свои беды его уху, под цезальпинией, во дворце старого Цезаря Эльпидио! Президент говорит с ними, превращая свою речь в красочные картины. Он убеждает их сменить заступы крестьян на кирки шахтеров. Понимают ли они разницу между баклажаном и золотым самородком? Это загадка. Президент предлагает им эту загадку. Какая разница между баклажаном и самородком? Да? Нет? Они знают? Не знают? Президент заигрывает с ними, ожидая ответа. А они не спешат отвечать. Даже те, кто уже слышал раньше эту же самую речь где-то в другом месте, потому что они любят, когда президент разыгрывает ожидание. В такие моменты кажется, что он так близок вам, как товарищ, взошедший на трибуну, плечом к плечу с тобой, и вот сейчас он как двинет речь!