Читать интересную книгу Мы были мальчишками - Юрий Владимирович Пермяков

Пызя и поднял руку с вытянутым указательным пальцем. — Для того на них и цифры писали, чтобы считать, понял?

— Ясно.

— То-то… А теперь идите… Постой! А завтра придете?

Я посмотрел на Арика. Он кивнул.

— Ладно, придем.

— Ну, шагайте, а я посижу тут, подумаю…

О чем Пызя собирается думать, нас интересовало меньше всего, и мы скатились по лестнице вниз.

14

Говорят так: кого любишь, тот всегда красив для тебя. Очень верно! Не успел я прикрыть дверь, как увидел маму. Сложив руки на груди, она стояла у стола и смотрела на меня сияющими большущими глазами. Не глаза, а озера, наполненные прозрачной ключевой водой, и в них плавает солнце! А мама улыбается, открыв в улыбке свои белые ровные зубы, и все лицо ее, такое красивое и родное мне, так и излучает радость.

Почему-то шепотом я сказал:

— Мамочка, ты такая хорошая…

Мама засмеялась звонко, запрокинув голову назад. Ну, девчонка и все! Мне даже показалось, не мама это, а кто-то другой, но такой же очень родной, очень близкий человек. И опять шепотом я спросил:

— Мама, что случилось?

Она подошла ко мне и прижала мою вихрастую голову к груди. И я не вырвался почему-то. Мне было так хорошо!..

— Где же ты был так долго? — спросила она и, за плечи отстранив от себя, посмотрела мне в лицо. — Я уже начала беспокоиться.

Вместо ответа я запустил руку в карман штанов и вытащил деньги.

— Вот… Работал… Семьдесят восемь рублей семьдесят пять копеек…

У мамы удивленно приподнялись темные брови.

— Что это? Где ты взял столько денег?

— Так я же говорю: заработал. И Арик тоже.

— Ничего не понимаю, — начала сердиться мама. — Где заработал? Говори яснее…

Мне стало немного обидно. Неужели мама думает, что я добыл эти рубли нечестным путем?

— Мы у Пызи табак рубили.

— Что это еще за Пызя?

— Ну, Пызняков, Михал Семеныч… Он попросил, а мы согласились. Нарубили сто пять стаканов — по рубль пятьдесят за стакан…

Мама облегченно вздохнула:

— Ой, какой ты… А я уж подумала бог знает что… — И крепко обняв меня, тихо добавила: — Спасибо, сынок. Твои денежки пригодятся. Я сегодня тоже аванс получила. В воскресенье на базар пойдем — хорошо?.. Да! Чего же это я молчу-то? Нам же папка письмо прислал! — И лицо ее снова просияло и помолодело — сероглазое и милое.

Мама подошла к столу, вытащила из-под клеенки бумажный треугольник и протянула его мне.

— Читала? — спросил я и ревниво покосился на маму — не нарушила ли она мое право читать письмо первым? Она закрутила головой, а глаза у нее смеялись, губы вздрагивали — вот-вот разойдутся в улыбке. «Читала… чего уж там, — подумал я. — Разве она сдержится? Все девчонки такие бесхарактерные и невыдержанные…»

И вот мы, устроившись друг против друга на табуретах, читаем письмо отца. Письмо длинное, написано мелким стремительным почерком. Чувствуется, волновался папка, писал подробно, стараясь ничего не пропустить.

«…Сегодня выдалась свободная минутка и пишу вам. Об этом написать необходимо, чтобы вы знали. Но все по порядку.

Как-то раз подошел ко мне наш политрук. Отвел меня в сторону. Присели, поговорили о том, о сем. Потом он сказал: «Смотрю я на тебя, Смелков, — хороший ты боец. И медаль уже имеешь, и ребята неплохо отзываются о тебе… Понимаешь, к чему веду?» — «Как не понять, — ответил я. — Сам подумываю об этом». — «Пора, Смелков, пора». — «Хорошо, я еще подумаю, а потом скажу».

А сегодня, дорогие мои Вера и Вася, состоялось партийное собрание и на нем обсуждалось мое заявление о приеме в кандидаты. Я так волновался! Но прошло все нормально. Выступали коммунисты, говорили обо мне, и я поразился, как хорошо они знают меня. Хвалили и ругали немного за то, что я горячусь в бою, спокойствие теряю. А как его не терять, когда фашисты столько беды на родную мою землю принесли! Я как только увижу их, фашистов, так мне будто огонь в сердце плеснут — так оно загорится от боли и ненависти. Вот тогда и становишься каким-то незнакомым самому себе, только и думаешь, как побольше этих зверей на тот свет отправить…

На собрании я заверил товарищей, что исправлю недостатки в своем характере, буду вести себя хладнокровно, как подобает опытному солдату. И за меня проголосовали единогласно.

После собрания подошел ко мне политрук и поздравил: «Теперь ты, боец Смелков, не просто боец, а кандидат в члены ленинской партии большевиков — поздравляю. — И спросил: — Как там, дома, жена, дети? Давно писал им?» — «Давненько… Некогда все». — «Это плохо. Сейчас же садись и пиши».

Вот все о самом главном.

Погода стоит у нас плохая. Пишу, а по небу тучи ползут, где-то гром погромыхивает, капли дождя шлепаются вокруг. Наверно, будет великая гроза и промочит она меня до костей. Но я не боюсь сырости и простуды.

Ну, до встречи, мои любимые. Обнимаю вас крепко-крепко. Ваш папка».

В конце письма приписка:

«Василий, сын! Ты уже большим стал. Помогай маме, береги ее — она у нас одна, наша мама. Будь мужчиной! Никогда, даже в самые трудные минуты, не теряй голову, будь тверд сердцем — в жизни много неожиданностей. Всему народу нашему нелегко сейчас — посмотри внимательно вокруг и ты увидишь. И помни всегда и везде: мы обязательно победим, слышишь, — обязательно! Но для этого каждому из нас, и тебе тоже, нужно много работать. Подумай, чем ты можешь помочь мне, нашим бойцам, чтобы приблизить победу… Я не буду подсказывать тебе — подумай сам, ты уже большой. Надеюсь и верю, что ты никогда не подведешь своего папку».

Я положил письмо на стол, ладонями разгладил листки на сгибах. И думал растерянно и смущенно: «Как это, «приняли кандидатом в члены партии большевиков»? Разве в партию не сразу принимают?.. И про погоду зачем-то пишет… А что я могу сделать, чтобы скорее кончилась война, чтобы мы победили? Что?..»

Мама молчала, лицо ее сделалось суровым и задумчивым — давешней светлой радости, так красившей ее, как не бывало. Смотрит широко распахнутыми глазами и окошко — не моргнет и, конечно, ничего не видит там, погруженная в свои мысли.

За окном сгущалась темень ночи. На небе проклюнулись первые робкие звездочки — вот-вот погаснут. Пламенел край горизонта, как кляксами заляпанный обрывками черно-фиолетовых туч — там укладывалось на покой утомленное за длинный день солнце. Светло-розовая полоска, отделяющая небо от земли, постепенно сужалась, темнела, будто остывала, покрываясь пеплом. Прошло некоторое время, и