– Мне уже жить не хотелось! Я ничего не понимала: что делать, как, и всерьез подумывала о том, чтобы покончить с этой жизнью; казалось, уже нет сил держаться. Казалось, что я никому уже не нужна. И я соглашалась на все выступления, куда позовут. Однажды стою около Москонцерта, меня спрашивают: «Можете поехать в Ногинск?» – «Конечно!» – говорю. Беру свое легкое платьице, а это, оказывается, не Ногинск, а Норильск. И я с этим платьицем уже лечу на Север: один аэропорт, другой, пересадка, уже под крылом не деревья, а кустарники, а там – вечная мерзлота, а я со своим платьицем. Спасибо, кто-то курточку дал… В общем, где я только не выступала – даже в тюрьмах, пела в трамвайный микрофон, через который остановки объявляют. Все прошла!..
Однако если смотреть со стороны, то Гурченко и в это трудное для нее десятилетие снималась не так уж мало и совсем не так плохо. Через два года после злополучной «Девушки с гитарой» сыграла в «Балтийском небе», а потом и в «Рабочем поселке» Владимира Венгерова – режиссера великого, по-настоящему так и оцененного. Эльдар Рязанов позвал ее в эксцентрическую комедию «Человек ниоткуда». Наконец, она сыграла в фильме, который остался в истории кино как одна из лучших экранизаций русской драматургической классики, – «Женитьба Бальзаминова» Константина Воинова. Конечно, были и «плевки в вечность» – наверное, она считала таковыми проходные роли в фильмах «Укротители велосипедов», «Строится мост», «Взорванный ад».
Вспоминая это «смутное время» спустя много лет, Гурченко скажет, что драматические роли вообще стала играть с горя, потому что комедий почти не снимали. Здесь тоже есть эмоциональный перехлест: комедии снимались, да какие! Картины Георгия Данелии «Я шагаю по Москве» и «Тридцать три» принесли в жанр еще непривычные черты реального быта – того, что прежде казался будничным, скучным и для комедии не приспособленным. Начинал свой путь Юрий Чулюкин с «Неподдающимися» и «Девчатами». Эльдар Рязанов снимал «Берегись автомобиля», Василий Шукшин – «Живет такой парень», Тенгиз Абуладзе – «Я, бабушка, Илико и Илларион»…
Это комедии, над которыми зрители не хохотали – они улыбались. Так люди улыбаются, когда им хорошо в кругу единомышленников, когда друг друга понимаешь с полуслова, полунамека, полуусмешки. В этих комедиях не было трюков, эксцентрики и того, что в актерском мире зовут хохмами, – ничего специально придуманного, чтоб смешить. Юмор извлекался из каждого дня, из бытовых движений и подробностей. К веселому изумлению располагал уже сам момент узнавания окружающей жизни на экране – эффект по тому времени острый и радостный. Простейшие, насквозь знакомые ситуации подавались с великолепной иронией – и мы их рассматривали словно впервые. Условные формы кинозрелища к тому времени окончательно получили отставку: актеры стремились на экране не «играть», а «жить». Декоративность, «театральность» в кино считались возвратом к не лучшим традициям и чаще всего действительно таковыми и были.
Для такого кино Гурченко располагала всеми данными – много позже она это докажет в «Любимой женщине механика Гаврилова». Но пока к «нашей Лолите Торрес» даже не обращались. Она и сама еще не знала своих возможностей. Только понимала: все то, что она так любила и о чем мечтала, все то, на чем росла, в этом новом кино было лишним. Да и сама Любовь Орлова, явись она в эти годы со своей Анютой, потерпела бы фиаско. Что, впрочем, и произошло в фильме «Русский сувенир», поставленном по обычным для александровских комедий канонам, вполне жизнеспособным в тридцатые и даже еще в конце сороковых годов. Теперь такое кино казалось архаичным, о нем писали не иначе как в фельетонных регистрах. Его ругали с наслаждением, забывая про опасность выплеснуть ребенка, про то, что легче всего затоптать ростки, но тогда не дождешься урожая.
Эстетическая ситуация шестидесятых – еще одна и, наверное, самая важная из причин, по которым Гурченко не могла тогда состояться как звезда: в звездах такого типа уже не было потребности. Внезапный всплеск интереса к музыкальному фильму, вызванный «Карнавальной ночью», так и погас без продолжения. Рязанов этим жанром больше не интересовался, преемников не намечалось. До очередного всплеска, когда по советским экранам, породив волну подражаний, тайфуном прокатятся англо-американские мюзиклы «Оливер!», «Моя прекрасная леди» и «Смешная девчонка», наступят еще не скоро. А на тот момент на экранах воцарилась прекрасная, но немузыкальная проза. Гурченко попросту припоздала со своей чечеткой, гитарой и черным платьем с белой муфточкой. Едва вступив в жизнь, она уже ощущала себя гостьей из прошлого.
Но не может такого быть – уговаривала она себя. Немногие имевшие тогда возможность ездить по белу свету рассказывали о расцвете мюзикла в Америке, называли новые для нее имена Джинджер Роджерс, Риты Хэйуорд, Джуди Гарленд, Кармен Миранды, на которую Люся особенно была похожа, хоть ни разу ее не видела… Какие-то фильмы чудом проникали на учебные экраны ВГИКа. Значит, на самом деле – не припоздала. Ее таланты еще пригодятся в нашем советском мюзикле.
Ждать придется долго.
Ход искусства подобен маятнику. В нем постоянно бурлит энергия «отрицания отрицания». Только крайние точки, только борьба противоположностей. Особенно у нас – в стране, где каждое новое не просто отрицает, но и норовит уничтожить ненавистное старое.
Пройдет еще немного времени, и воцарившийся было «бытовой» кинематограф, пройдя первую фазу радостного изумления, покажется исчерпавшим если не свои возможности, то свою новизну. И будет полемически «отменен» новым взрывом кинематографической условности и зрелищности. Пройдет едва десятилетие с того времени, как Михаил Ромм снял «Девять дней одного года» и фильм этот, став своего рода эстетическим манифестом, обосновал приход нового этапа не только в биографии мастера, но и во всем нашем кино. И появятся «манифесты» новые. С ними выступят, один за другим, Ролан Быков, Александр Митта – сторонники зрелищного кинематографа. А потом вчерашние противники все-таки попытаются найти пути друг к другу, вступят в союз, и тогда им понадобится актер нового типа.
«Вот и наступило мое время, – вздохнет Люся в одном из интервью. – Но сколько же пришлось ждать…»
То, что для истории кажется мигом, для одной-единственной человеческой жизни – вечность. Поэтому Гурченко вспоминает это десятилетие как пору полной и безнадежной безработицы.
Безработица
На моей памяти не было собрания или конференции, где бы кто-то из ораторов с удивлением и сочувствием не называл мою фамилию. Как же так, актриса, зарекомендовавшая себя в жанре музыкальной комедии, а также в драматических ролях, и вот несколько лет находится в простое. Сначала мне даже льстило, что коллеги признают меня, беспокоятся, считают актрисой…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});