— …Да, поезда уже ушли. Я была на вокзале.
— В таком случае должен вас предупредить: на сани вы рассчитывать не можете.
— Я, поручик, умею ходить.
— А если задержка?.. Бой?..
— Я не боюсь. — Я улыбнулся.
— Хорошо. Следуйте за нами…
Девушка крепко, по-мужски пожала мне руку:
— Спасибо! — потом отошла в сторону.
Ей было лет восемнадцать, не более. Над ее круглым, энергичным лицом бежали черные змейки-волосы. Глаза, чуть-чуть раскосые, глядели решительно и твердо.
Вернулся подводчик.
— Пусто там, господа, а армейцев будто бы нету.
— Трогай!
* * *
Ветер хлопал раскрытыми настежь дверьми вокзала. Крутил на перроне бумаги. На запасных путях грабили какой-то брошенный эшелон.
— Что же делать?
Загнанные в тупик пустые теплушки стояли без паровозов. В телеграфном помещении дремал кот. Провода были перерезаны.
— Черт дери!.. Что же делать?
Я решил уже спускать сани под отлогую дорогу, идущую вдоль железнодорожных путей, когда ко мне подбежал Лехин.
— В депо, господин поручик, паровоз стоит. И топится. Машиниста тоже изловили. Ядри его корень, прятаться думал. Я к нему Акимова приставил. Идемте!
Паровоз оказался маневровым, вдобавок еще больным.
— Все равно! Эй!..
Паровоз шипел, заливая кипятком падающие на шпалы угольки.
Минут через двадцать, прицепив к паровозу теплушку, мы погрузили пулеметы, оставили подводчику сани и всех наших лошадей и медленно двинулись к югу.
На паровозе, рядом с машинистом, стоял Лехин.
…Уже бежали низкие вокзальные строения.
— Смотрите, господин поручик! Смотрите, грабят!.. — крикнул Едоков, высовываясь из дверей теплушки.
Около вагонов брошенного эшелона толпился народ. По нагруженным на открытых площадках мешкам тоже карабкались какие-то люди.
— Смотрите, смотрите!..
Высокий мужчина в коротком, подбитом мехом полушубке балансировал по узкой доске, брошенной с вагона на насыпь. Мешок, взваленный на его спину, был порван. Из него сыпался сахар.
— Девине!.. — крикнул я, приподымаясь. — Девине!.. Гремели колеса. Под откос набегали поля. С Девине я больше не встречался…
КСАНА
— Ну а что дальше, Ксана Константиновна?..
Ксана Константиновна, наша новая спутница, рассказывала мне о пережитом ею за последние годы.
Дочь расстрелянного в Чугуеве военного инженера, она жила с больной матерью в Лимане. Оба ее брата, поручик-артиллерист Жорж и кадет Сумского корпуса Костя служили в Добровольческой армии.
— Как будто б и мне полагалось поступить… в сестры, хотя бы…рассказывала Ксана. — Не правда ли?.. А вот, не поступила!.. Не все романы и повести по шаблону пишут, поручик, а живется — и всё. Я говорю: или всё, или: здесь не моих рук дело… Отступаю!.. Таких, как наш Жорж, я не понимаю, поручик, органически не могу понять. Смотрите: Жорж всегда на фронте; его ранят — он вновь на фронт едет… А добровольцев не любит. Мы, говорит он, победы хвостом заметаем. Так чего ж огород городить, спрашивается? Вот Костя, второй, это…
Я выглянул за дверь.
— Простите!..
Смотрел не отрываясь вперед.
— Одну минуту!
…Снежный холмик за железнодорожным мостом круто вырастал за виадуками. Очевидно, поезд шел быстро, но мне казалось, колеса под вагоном медленно переворачиваются. Одно колесо, не смазанное, зловеще гудело.
Ближе и ближе подымался мост перед нами. Еще ближе… Еще…
— Ксана Константиновна, вы понимали… опасность? — спросил я, когда железнодорожный мост остался наконец за спиной.
— Ну и что же?
— Так почему ж вы?..
— Что почему? — Она улыбнулась. — Слушайте… Я же, как дочь военного, великолепно понимаю, что не каждый офицер-пехотинец знает, где и как ищут эти пироксилиновые шашки. Но ведь и я этого не знаю… А ехать нужно… Чего ж панику сеять?.. Так?.. Вот и проехали ведь!
Уже стемнело… Едоков и Акимов дремали. В дверь теплушки хлестал ветер.
…Когда брата Жоржа ранили в третий раз, Ксана Константиновна, не сказав об этом больной матери, уехала в Сумы, где, по слухам, должен был лежать ее брат. Но Жоржа она в Сумах не нашла.
— В Бассах, под Сумами у меня жила подруга, — рассказывала Ксана. — Мама думала — у ней я, а я уехала на фронт, полагая отыскать батарею Жоржа, справиться. Но тут все завертелось, закружилось… Я на Бассы, а там никого… Ни подруги, ни ее родителей, ни даже сторожа… такого седого-седого, — прямо дед рождественский!.. И куда этот потащился? Ну, ладно. Я, значит, снова на вокзал. Справа гремит… Слева… Паника… Я вскочила на бронепоезд, кажется на «Неделимую». А под Харьковом пришлось соскочить. Офицеры приставали… Ну, а теперь с вашими «Максимками»… Вот и все!..
«Поезд» замедлил ход.
Молодой капитан, начальник бронепоезда «Казак», волновался:
— Но ведь вы стоите перед самым моим носом! А если красные?.. Ведь нельзя же допустить, чтоб пред самым бронепоездом болтался какой-то сортир!
Я возражал развязно. Думал: так крепче!..
— Я, капитан, не имею ровно никакого желания болтаться. И, если здесь разъехаться невозможно, надо податься назад, на станцию, где, маневрируя, можно разойтись. Не так ли?.. Ведь, кажется, — логика?.. Теплушку же и мой паровоз я сбрасывать под откос не разрешаю. Силой? Пожалуйста!
— Но вы офицер?.. По-дать-ся?.. Назад?.. Бронепоезду, прикрывающему отступление?.. Вы понимаете, что говорите?
— Понимаю и отвечаю. Конечно!.. Ведь непосредственно за нами красных еще нет. Итак, капитан?
В досаде капитан развел руками. Я отвернулся.
На станции толпились корниловцы 1-го полка.
— Поручик! — уговаривал меня какой-то офицер с выпавшими звездочками на погонах. — Отдайте пулеметы нашему полку. Под расписку, поручик… Конечно, под расписку… Не все ли равно? Ведь дроздовцы еще до Харькова свернули на Мерефу и пошли по линии Южной дороги. Искать их на Северо-Донецкой? Ах, так?.. Бросьте, поручик!.. Теперь?.. Теперь пробираться на Южную? Сны весны, поручик, какая ерунда!.. Вы, кажется, не в курсе… А смотрите, — и корниловец показал на бронепоезд и на наш маленький, упершийся в него паровоз, — действительно, вы связываете действия «Казака». Ваше еще счастье, что он не сбил вас, когда вы подъезжали. Мы и так на вокзал повысыпали: это еще кто прет? Ведь «Казак» вышел последним. Отдайте пулеметы, а ваш ковчег Ноев…
Но я не сдавался.
— Дроздовцы, господин поручик, полку своему не изменники! — подошел к корниловцу черный от угля и масла Лехин. — Мы, господин поручик, из-под самых…
— Сбросить их — и кончено! — глухо говорили корниловцы в кольце вокруг нас.
— Бабу везут!..
— Ишь, бардак на колесах!..
— Дро-о-здовцы!
С обеих сторон путей уже подымался едкий зимний туман. В окне вокзала зажгли свет. Потом свет вновь пропал. Очевидно, окно завесили.
Рассерженный упрямством капитана, я молча курил папиросу.
— Поручик, на пару слов! — кивнул мне вдруг какой-то штабс-капитан, со значком «Ледяного похода».
— С великим удовольствием.
— Так вот, слушайте…
И он отвел меня в сторону.
Вскоре в мою теплушку грузили мешки с сахаром. Потом подвели двух волов. Долго, гикая и крутя хвосты, подымали их по качающимся доскам. Доски разъезжались.
— Не верю, что полковые… — сказал я Ксане, сдвигая пулеметы в один угол теплушки. — Ну, да все равно! Но что вы скажете про это соседство!
Ксана ничего не ответила. Обернулся Едоков.
— Ничего, господин поручик! Они нам заместо печей будут. Ведь теплом дышат… Эх вы, ми-и-и-лые!
Опустив до копыт морду, в теплушку подымался уже и второй вол. Едоков тянул его за петлю, брошенную на крутые выгнутые рога.
— Эх ты-и! Ми-и-и…
Корниловец-первопоходник торопился. Торопился и начальник бронепоезда, с которым, как первопоходник и обещал, ни споров, ни прений больше не было.
Через полчаса мы тронулись. «Казак» шел перед нами. На следующей станции нам удалось разъехаться.
«Казак» пошел назад.
Лехина на паровозе сменил Едоков. Едокова — Акимов.
— Мороз, господин поручик. И ветер…
— Теперь я пойду, — сказала Ксана, взявшись за мою винтовку.
— Куда это?.. Нет уж, простите! — И я осторожно забрал у ней винтовку.
Было темно. В темноте я видел, как вкруг лба Ксаны бились освободившиеся из-под шапочки волосы. Ксана стояла, прислонившись к ребру открытых дверей, и смотрела на бегущие черно-синие, снежные дали.
Мы приближались к Змиеву.
В Змиеве стояло несколько поездов с беженцами. Пути были забиты. Мы дожидались раскупорки уже второй день.
Холодное тихое утро сползало с насыпи. Я только что умылся и вытирал лицо черным от грязи полотенцем.
— Поручик, дайте-ка! — И, взяв из рук моих полотенце, Ксана пошла куда-то вдоль насыпи.