— Молодец, Зотов! Так не утонешь.
Замка на дверях не было. Я взялся за мокрые доски.
Арестованный сидел в углу на опрокинутой вверх дном кадушке. Лица его я разобрать не мог. В сарае было совсем темно. Когда я подошел ближе, арестованный даже не поднял головы. На нем была черная куртка, кажется кожаная, — она блестела под узкой полоской света, пробивающегося в щель дверей.
«Не солдат, кажется… Мужик…» — подумал я, встал на какой-то ящик, нащупал в темноте шлею и вышел во двор.
— На! Неси моим хлопцам!.. — И, бросив шлею хозяйке на руки, я пошел к халупе подпоручика Морозова.
* * *
— А что, он лучше других трусов?.. Кто — где, а они всегда на задворках расходятся… Там, где не стреляют…
Выйдя во двор, подпоручик Морозов взглянул на черное небо.
— Снег будет!.. — сказал я. — Или дождь даже… Подпоручик Морозов молчал, сдвигая на брови взлохмаченную папаху.
— А за что? Знаешь, за что?.. За кожаную куртку! Нет, надо пойти к ротному. Хотя и тот с изъяном, но все же, когда нужно, сволочей натягивает.
Под ногами бежала вода. Какие-то редкие капли капали и на фуражку.
— Поручик Величко на девчат заглядывал… — спеша и сбиваясь, рассказывал мне подпоручик Морозов. — Зотов песню тянул: «Пускай моги-ла…» Вдруг Карнаоппулло как сорвется с саней со своих, да закричит как: «Комиссар!» — да на всю улицу. Кинулся. Что за черт?.. Кого?.. Ждем… Ты как раз с пулеметами проходил. Неужели не заметил?.. Ничего?.. Ну так вот… Ведет, наконец. Парень как парень. Очевидно, когда-то в инженерных служил. Куртка на нем кожаная. Капитан, кто это?.. А Карнаоппулло на него, знаешь, — бочком так. Петушком, петушком!.. Сопит, хрипит. Мать, и опять мать!.. Разошелся: «Куртка? — кричит. — Свои, думал? Выбежал? Встреча-ать?..» — и в зубы ему — бац! — наганом…
— Ну а ротный?
— Ротный?.. Тот как раз в трансе находился. Лежит, глаза блуждают… Сам с непривычки ерунду всякую мелет: «Россия! Да раскрой ее до сознания национального!» Да птицы какие-то… «Орлы! Чайки!»
Я удивленно посмотрел на Морозова.
— Птицы?
— Господи ты, боже ты мой! Да неужели не знаешь? И этого? Ну да, кокаинится ведь!.. Все последнее время… С неудач…
Мимо нас, хлюпая о сапоги мокрыми шинелями, прошло несколько команд, штыков по десять.
— Нартов, куда? — крикнул я, узнав в темноте высокую, худую фигуру.
— По дворам, господин поручик. Сани сгонять. Завтра, бог даст, панами двинемся!.. Ого-го! Айда-а!
Где-то очень далеко залаяла собака. Ей ответила другая, уже ближе к нам.
— Жаль! — сказал Морозов, останавливаясь. — Завтра придется… Спит уже!..
В халупе ротного было темно.
* * *
— Ну, покойной ночи… — Мне показалось, подпоручик Морозов уныло улыбнулся. — Покойной… с поправкой: на время, конечно.
В халупе у моих пулеметчиков все еще горел свет. От освещенного окна темнота на улице казалась еще темнее. Я отыскал протянутую руку и крепко ее пожал. Но вдруг подпоручик Морозов насторожился и, освободив руку, сделал несколько шагов к забору:
— Кто там?
Под забором, пытаясь скрыться от наших глаз, кто-то стоял.
— Кто там? Эй! — вновь крикнул подпоручик Морозов, быстро зажигая карманный электрический фонарик.
— Что за пропасть!
— Фу, черт!
Я сплюнул, вновь застегивая кобуру нагана.
Под забором стояла женщина, маленькая и такая худая, что в первый момент показалась мне девочкой. Кутаясь в платок, она смотрела на нас большими испуганными глазами.
— Слушайте…
— В чем дело?
Мы подошли. Но женщина, скользнув глазами по нашим погонам, вдруг испуганно метнулась в сторону и, взмахнув платком, быстро пропала в темноте.
…Щупая густой мрак, луч фонаря наткнулся на забор. С забора скользнул вверх, в пустоту, но пустоты пронзить не мог.
— Покойной ночи!
— До завтра…
Я вошел на двор. На посту, возле сарая, стоял Ленц.
— У нас на дворе стоит часовой. Дневальных сегодня не нужно, — сказал я, стягивая с плеч шинель. Ефрейтор Лехин задул свечу.
Проснулись мы от громкого крика.
Быстро вскочив, я подбежал к окну. Было уже светло. По двору, ветряком размахивая руками, метался штабс-капитан Карнаоппулло. Папаха его съехала на затылок.
— Под суд! Под суд тебя, негодяй! — кричал он. — К командиру полка!.. Что мне ротный!.. К командиру полка!.. Я распахнул окно.
— Капитан!.. В чем дело, капитан?..
— Да я тебя!.. Отстаньте, поручик!.. Да я таких… Да я-а-а расстре-е-е… Стой!
Из открытых дверей сарая выбежал Нартов. Штабс-капитан Карнаоппулло бросился за ним, поймал, схватил за ворот шинели, но Нартов вырвался и скрылся на улице.
— Что у них случилось? — спросил я Лехина, без шинели, в одних сапогах поверх бурых кальсон, вернувшегося в хату. За Лехиным шла хозяйка.
— Окно зачините. Зябко!.. В люльке надрывался ребенок.
— Едри его корень! Ну и дела, господин поручик! Лехин сел на лавку.
— Уж я по порядку. Повремените!.. Под утром еще, значит, — начал он наконец, растягивая каждое слово, — когда еще только светать зачинало…
Опять заскрипели ворота. Штабс-капитан бежал уже вдоль улицы. Шашка хлестала его по сапогам. Маленький, усастый, со свирепыми, круглыми глазами, он был похож на «турка», как рисовались они на карикатурах «Огонька» и «Панорамы».
— Ну?.. Да рассказывай, Лехин!
Вот что рассказал мне ефрейтор Лехин…
Под утро, когда штабс-капитан Карнаоппулло пришел к нам во двор, чтоб проверить пост при арестованном, — а может… — в этом месте рассказа Лехин задрал голову вверх и щелкнул себя по затылку, — а может… вы понимаете, господин поручик?.. — ни арестованного, ни часового Ленца во дворе не оказалось!
Хозяйка, вышедшая накормить скотину, злыми глазами взглянула на штабс-капитана, боясь, очевидно, за свои погреба и кладовые.
Как раз в это время во двор — оправиться — вышел и ефрейтор Лехин.
«Лехин, что такое? Где часовой?»
«Ах, солдатика ищете? — подошла к штабс-капитану хозяйка. — Солдатик ваш, да с Петром, тем, что в сарае сидел, ушли куда-то…»
«Куда?»
«А я знаю? К большакам, — что ли!..»
— У господина капитана, — рассказывал Лехин, — споначала и голос даже сорвался, а баба, ядри ее корень, не унимается, — ей бы только язык чесать; рада небось — клетушки в сохранности….. «И чудно ж, говорит, разъяснялись!.. Солдатик-то ваш не русский, видно… Татарин аль немец. Не разобрала, чего лопотал-то… А ушли вместе, как же, и Евзопия с ними…» Тут господин капитан на нее, да вплотную: «Какая Евзопия?» — и бабу за руку, значит. А та: «Говорю — не хватайся! Не ухват тебе буду!.. Которая, говорит, под воротами стояла. Жена Петрова, говорит. Ахтырская. Год назад по-большевистски венчаны…»
— Вот оно, господин поручик, происшествие какое! — окончил Лехин. Сиганули. А Нартов, с напугу, и объясниться не мог. А неповинен он. Всю ночь до утра самого сани сгонял. Весь взвод в расходе находился, — вот Ленц и стоял на посту. Ему где было, немцу, с мужиками ругаться.
Я вышел во двор.
На мокром снегу под воротами лежала карамель в пестрой, веселой бумажке. Вторая была втоптана в нанесенный Зотовым навоз, уже успевший за ночь оттаять. Дверь в сарай была открыта. Я вошел. Наткнулся в углу на аккуратно сложенные винтовку, патронташ и подсумок. На подсумке лежала какая-то бумажка. Я поднял ее и подошел к свету. «Zuruck an die 6 Kompagnie»[2]. Готические буквы лежали на боку. Книзу расползались лиловыми кляксами. Очевидно, Ленд то и дело мочил чернильный карандаш.
Я хохотал, покачиваясь.
— Сумалишенные, — одно слово!.. — кому-то за дверью сказала хозяйка.
К забору подошли солдаты других рот. Заглянули в ворота.
Потом прибежал связной.
* * *
В степи, к северу от Баромли, наша застава сдерживала редкую цепь красных.
2-й батальон выступал на позицию. 1-й и 2-й уже отступили из Баромли.
— Подтянись!.. — командовали ротные. Полозья саней цеплялись о полозья. Оглобья били об оглобья.
— Под-тя-ни-и-ись!
— …Где там!.. Нет, Харькова мы не удержим!.. — глухо сказал подсевший ко мне в сани подпоручик Морозов, отвернулся и долго сидел со мною, молчаливый и унылый, вращая на пальце узенькое обручальное кольцо.
На окраине Баромли, где, отколовшись от загибающей к северу дороги, сбегали к ручейку белые украинские мазанки, горел деревянный дом, приземистый и туполобый. Огонь уже сползал с крыши на косяк дверей. Сквозь разбитые окна валил бурый густой дым.
— Что, снарядами? — спросил я двух мужиков, безучастно стоящих над оврагом.
— Мы не сведующи. — Мужик повыше расправил широкую черную бороду. Мобыть, и подожгли. Снаряды здесь будто бы и не падали…
— А чей это дом? — И, взяв у Лехина вожжи, подпоручик Морозов на минуту придержал лошадь.