И я тебя перевозбуждаю?
Я уловил что-то вроде улыбки, появляющейся в моем подсознании.
Конечно, перевозбуждаешь. Только не так, как они думают.
Когда дверь ее спальни, наконец, распахнулась, я выпустил пакет из рук и сжал Лену в объятиях. Я виделся с ней всего лишь пару дней назад, но я скучал по запаху её волос, запаху лимонов и розмарина. По знакомым вещам. Однако сегодня я не смог почувствовать этот аромат. Я уткнулся лицом в её шею.
Я тоже скучал по тебе.
Лена взглянула на меня. Она была одета в чёрную футболку и чёрные трико, тут и там искромсанные всевозможными безумными разрезами. Волосы были небрежно собраны на затылке заколкой. Ожерелье свисало, накрутившись на цепочку. Глаза были обведены тёмными кругами, но это был не макияж. Я забеспокоился. Но осмотрев спальню за её спиной, я забеспокоился ещё больше.
Бабушка настояла на своём. В комнате не было ни одной обгоревшей книги, ни одной вещи, находящейся не на своём месте. Нигде в помещении не было ни одного штриха шарпи, ни стиха, ни страницы. Вместо этого стены были покрыты фотографиями, аккуратно наклеенными скотчем в ряд по периметру, словно они являлись своего рода оградой, удерживающей Лену внутри.
Священный. Спящий. Возлюбленная. Дочь.
Это были фотографии надгробий, снятых так близко, что я мог разглядеть только слова и грубый камень, на котором они были высечены.
Отец. Отрада. Отчаяние. Вечный покой.
— Я и не знал, что ты увлекаешься фотографией, — любопытно, что еще я о ней не знаю.
— Не увлекаюсь, честное слово, — Лена выглядела смущённой.
— Классные.
— Это должно быть для меня полезным. Я всем должна доказать, что знаю, что его действительно больше нет.
— Ага. Мой папа тоже теперь должен вести дневник настроений, — как только я произнёс это, мне захотелось взять слова обратно. Сравнение Лены с моим папой нельзя было принять за комплимент, но она вроде бы не заметила. Интересно, как часто она поднималась в Сад Его Вечного Покоя со своей камерой, и как я это упустил.
Солдат. Спящий. Сквозь тусклое стекло.
Я дошёл до последнего снимка, единственного, который, казалось, не был связан с остальными. Это был мотоцикл — Харлей, прислонённый к надгробию. Блестящий хром мотоцикла выглядел неуместным рядом с истёртыми старыми камнями. Моё сердце заколотилось, когда я взглянул на него.
— Чей это?
Лена отмахнулась.
— Какого-то парня, навещавшего могилу, наверное. Он просто вроде как был… там. Я подумывала выкинуть его, освещение ужасное, — она вытянула руку из-за моей спины, чтобы вынуть из стены кнопки. Когда Лена вытащила последнюю, фото рассеялось, не оставив ничего, кроме четырёх крохотных дырочек в чёрной стене.
Если не считать фотографий, комната была почти пустой, словно Лена собрала вещи и уехала куда-нибудь в колледж. Кровать исчезла. Книжная полка и все книги пропали. Исчезла и старая люстра, которую мы заставляли раскачиваться так много раз, что я думал, что она рухнет с потолка. На полу в центре комнаты лежал матрас. Рядом с ним — крохотный серебряный воробушек. Эта картина напомнила мне о похоронах — вырванные с корнем магнолии, такой же серебряный воробушек в её грязной ладони.
— Всё выглядит совсем по-другому, — я попытался не думать о воробушке и о причине, по которой он лежал рядом с кроватью Лены. Эта причина не имела никакого отношения к Мэйкону.
— Ну, знаешь… Генеральная уборка. Я вроде как очистила комнату от мусора.
На матрасе лежали несколько изорванных в клочья книг. Недолго думая я раскрыл одну, прежде чем осознал, что совершил худшее из преступлений. Хотя снаружи это была старая тесненная обложка от экземпляра «Доктора Джекилла и мистера Хайда», внутри это вообще была не книга. Это был один из блокнотов Лены на пружине, и я открыл его прямо у неё на глазах. Будто это был пустяк или блокнот принадлежал мне.
До меня дошло кое-что еще — бульшая часть страниц была пустой.
Потрясение было почти таким же ужасным, как при обнаружении страниц с бессмысленными закорючками отца, когда я думал, что он пишет роман. Лена всюду носила с собой блокнот, куда бы ни пошла. Если она перестала записывать в него каждое пятое слово, дела обстояли хуже, чем я думал.
Ей было хуже, чем я думал.
— Итан! Что ты делаешь?
Я протянул руку, и Лена схватила книгу.
— Прости, Ли.
Она была в ярости.
— Я подумал, это просто книга. То есть она выглядит как книга. Я не думал, что ты оставишь свой блокнот лежать там, где каждый может его прочесть.
Она не смотрела на меня, прижимая книгу к груди.
— Почему ты больше ничего не пишешь? Я думал, ты любишь писать.
Она закатила глаза и открыла блокнот, чтобы показать его мне.
— Я пишу.
Она взмахнула над пустыми страницами, и теперь они были покрыты мелко нацарапанными строка за строкой словами, неоднократно перечёркнутыми, исправленными, переписанными и снова исправленными тысячи раз.
— Ты заколдовала его?
— Я Переместила слова из реальности Смертных. Пока я не решу показать их кому-то, только Маг сможет их прочесть.
— Гениально. Учитывая, что Рис, наверняка желающая его прочесть, как раз и является одним из них, — Рис была столь же любопытной, сколь и любящей покомандовать.
— Ей не нужно этого делать. Она может прочесть всё по моему лицу.
Это было правдой. Как Сивилла, Рис могла видеть твои мысли и тайны, даже то, что ты только собираешься сделать, лишь взглянув в твои глаза. Вот почему я, как правило, избегал её.
— Так что там со всей этой секретностью? — я плюхнулся на Ленин матрас. Она села рядом со мной, ловя равновесие на перекрещенных ногах. Всё было куда менее комфортно, чем я прикидывался.
— Не знаю. Мне по-прежнему хочется постоянно писать. Может быть, я просто чувствую, что меня меньше понимают, или что я хочу быть меньше понятой.
Я стиснул челюсти.
— Мною.
— Я не это имела в виду.
— А какие еще Смертные могут прочесть твой блокнот?
— Ты не понимаешь.
— Думаю, что понимаю.
— Кое-что из этого, возможно.
— Я бы всё понял, если бы ты дала мне такую возможность.
— Я ничего не скрываю, Итан. Я не могу этого объяснить.
— Дай посмотреть, — я протянул руку к её блокноту.
Лена приподняла бровь, отдавая его мне.
— Ты не сможешь прочитать это.
Я открыл блокнот и заглянул в него. Я не знал, была ли это Лена или сам блокнот, но на странице передо мной медленно, по очереди, появлялись слова. Это были не стихи и не тексты песен. Там было не так уж много слов, в основном странные рисунки — завитушки и загогулины извивались на странице, сплетаясь в смесь какого-то подобия этнических рисунков.