— Это как?
— Грубо — посадят на цепь и будешь работать до седьмого пота за одну только жратву. Я предпочитаю первый вариант.
В духе первого варианта Валентин разослал своих людей по местам бомжацкого пристанища. Солнце начало таранить плотный слой утренних облаков, когда Валентину позвонили на мобильный.
— Нашли. Но у нас проблемы. Андрей Семёныч нужен.
— Где вы?
— Мост рядом с кинотеатром «Юность».
Андрюха торопливо поднялся, прихватил с собой на всякий случай Егора Тимофеевича. Валентин с остатками сыскной армии повёл всю автокавалькаду. По дороге Андрюха как понимал, так и объяснял ситуацию отцу Вадима:
— Бомжевал Леонид, когда я его встретил. Лет десять с лишним назад… Не, уже, наверное, двенадцать. Манерами, чёрт бы его драл, он взял меня тогда. Я ведь тогда дубина дубиной был. И сейчас такой, только до Леонида ещё хуже был… Говорю — настоящий бомж. Я его в ресторан повёз — для потехи. Да только потехи не вышло. Ты ж, Тимофеич, видел, как он за столом… Ангелина столько ножей–ложек на стол не кладёт. А Леонид со всей посудой одной левой управился. Я и притащил его домой. Я ведь думать не думал, что его снова бомжевать потянет. Думал, человеком стал… Я тебе говорю всё, Тимофеич, как другу, чтоб, если что, помог нам всем. Если Леонид за старое взялся, мне одному его не уговорить. Поэтому и говорю, чтоб ты знал, как и чего было.
— Леонид — бомж? — ошеломлённо качал головой Егор Тимофеевич.
— И ещё… Когда я встретил его, памяти у него не было. Помнил он только то, что бомжом был. С первых дней заставил я его дневники вести. Поэтому всю жизнь у нас в семье он помнит. А в первый же день знакомства сказал, мол, всё больше и больше забывает, и, может, настанет день, когда с утра про вчерашний день вспомнить не сможет. Вот, боюсь, не это ли с ним случилось. Потому на тебя, Тимофеич, надеюсь. Он сыну твоему помог — ты нам помоги. Язык‑то у тебя лучше работает. Поговорите по–свойски, если что.
За разговором доехали до моста. Увидели ряд машин, приткнувшихся к бордюру. По бетонно–асфальтовой лестнице спустились до насыпи под сваями. Здесь уже стояли несколько человек из команды Валентина. Один из них пошёл навстречу хозяину.
— Мы хотели, чтобы вы своими глазами на это посмотрели.
Зрелище впечатляло. Вокруг коробок, в которых бродяги, видимо, ночевали, стояли сами бомжи. Кто держал в руках палку, кто — камень. На лице каждого застыло странное выражение истовой, почти фанатичной решимости.
Глава 8
Что‑то происходило. Что‑то — выворачивающее–непонятное. Такое, в чём не хотелось принимать участие. Уж лучше распластаться на песочно–галечной почве, раствориться в ней, стать её частью («Дай вкусить…»)…
Он давно уже сдвинул с земли растерзанный картон. Сначала он неловкими пальцами, озлобившись на грубую помеху, стягивающую плечи и грудь (бронетанковая обшивка одежды не пропускала воздух, и он задыхался), сдирал с себя футболку. Она отлетела в сторону и повисла на крае коробки, за которой кто‑то спал. Видимо, футболка плохо зацепилась и начала медленно, с сухим шорохом сползать. Он закричал отчаянным, безмолвным криком, изуродовав рот и оскалившись на чудовище, которое могло снова стиснуть его в своих удушающих объятиях. Он сидел на коленях, но рухнул, быстро прижался грудью к прохладной влажной земле. В паузе, когда мыслить было невозможно («… уничтоженья!..»), когда он забыл о кровожадном звере–тряпке, притворявшемся футболкой, его ухо, прижатое — вжатое в землю, промялось подземной волной, и шепчущий лепет воды зазвучал отчётливо изнутри, будто он не пластался по земле, а сидел на самом берегу…
Потом пришёл черёд джинсов. Они смиряли его движение, сдавливали порывы тела, а кожа (он явственно чувствовал) покрывалась волдырями и тёмными пятнами ожогов там, где плотно соприкасалась с грубой, жёсткой — рогожей… Он выполз из них, отбросил картон: его гладкая поверхность казалась настолько чужеродна, что внушала ужас.
Рождение змеи…
Похоже, он впервые уснул. А может, это не сон. Он выползал сам из себя. Старая, шершавая кожа лопалась — новая, нежная, в болезненных отметинах, только на земле находила дыхание для своих пор.
Сквозь муку рождения (неправда: вы–рождения, он вырождался из себя) обновляемым телом он впитывал в себя движение над собой: живые вставали над ним, их обеспокоенные глаза шарили–показывали друг другу, их было много, и он телом — не разумом — взмолился к ним: защитите, вы видите — рождённый беспомощен, а вы старые, в старом, неподвижном мире, вы знаете, как распорядиться этим миром, чтобы он не тронул того, кто в начале пути… И старые живые зашевелились, вняв ему. Из своего далекА — из родовой боли, полосующей реальность, — он принимал направленность их взглядов — от растерянности до боевой успокоенности. Ощущение ползающих по коже взглядов исчезло, и он, превозмогая рвущую, обжигающую боль, успел создать эмоцию благодарности. Его услышали: вернулся ответ, и он сам успокоился. Они были готовы умереть за него.
-
Бомжи стояли спокойно, и по их уверенности Андрюха понял, что они готовы к самой беспощадной драке.
— Откуда вы знаете, что он там?
— Один из наших успел заглянуть за коробки. Говорит, там лежит тип с фоток.
Для мальчишки, на которого кивнули в подтверждение, чёрный костюм был не совсем уместен. Юный сыщик выглядел, мягко говоря, пацанистым — готовым вляпаться в любые приключения. Оттого, наверное, на его лице цвели одновременно жизнерадостная улыбка и здоровенный, постепенно темнеющий синяк.
— Что это с ним? — спросил Андрюха.
— Удрать не успел. Думал — хитрее окажется. Ну и — результат. Димыч, иди сюда. Давай рассказывай.
— Чел с фото там. Только он лежит прямо на земле. Голый. — Пацан не удержался от брезгливого фырканья. — По–моему, они его…
— Сынок, выводы мы сделаем сами, — остановил Валентин попытку поиграть в детектива. Пацан не обиделся, снова засиял, как от похвалы, и отошёл. — Что будем делать?
— Эй, ребята! — бесцеремонно обратился Андрюха к бродягам. — Там, у вас, родич мой. Пропустите меня к нему одного? (Двое с угрозой подняли палки) Ну, хорошо, тогда позовите его сами.
Андрюха выждал с минуту. Бродяги не шелохнулись. Андрюха вспомнил, как голосила Ангелина, вспомнил разом побледневшее лицо Мишки, разозлился и заорал:
— Лёнька! Да… тебя!.. Леонид!! Своими руками придушу — не выйдешь! Леонид! Ле–о-нид!!
На лицах бомжей мелькнула тень интереса, но ни один не обернулся, не сдвинулся с места. Рядом тяжело вздохнул Валентин.
— Мы же не знаем, что с ним. Может, заболел, обморок… Может, не слышит нас. Андрей Семёнович, можно дело уладить по–тихому. Пошлю в контору за шокерами…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});