Читать интересную книгу Тропинин - Александра Амшинская

Множество рисунков и эскизов, датируемых 1810-ми годами, свидетельствует о необычайной творческой активности Тропинина в это время.

Они едва ли не больше, чем законченные произведения, дают почувствовать истинное лицо художника тех лет. По-видимому, с натуры был исполнен рисунок, запечатлевший на одной из страниц хозяйственной книги концерт в доме Морковых (не он ли лег в основу «Семейной группы 1813 года»?). Живость и изящество изображения, как бы пронизанного музыкальной мелодией и освещенного колеблющимся пламенем свечей, достигнуты свободной манерой владения светотенью. Прерывистому, скользящему штриху здесь сопутствуют нанесенные с помощью растушки теневые пятна.

Вот два живописных эскиза портрета какой-то молодой семьи. Красив их горячий золотисто-пурпурный колорит. Рядом с сидящим мужем прилегла на диване женщина, прижимая к себе ребенка.

Жанровая сцена эта так интимна и тепла, что дала повод предположить в ней изображение семьи самого художника.

Нежным лирическим чувством полон легкий изящный рисунок, изображающий небольшое общество в парке. В светлых, серебристых тонах написан эскиз портрета молодого военного в рост. Спешившийся юноша задумчиво стоит в изящной позе, опершись на белого в яблоках коня. Небольшая, не совсем законченная картина изображает художника за работой в парке. Белокурые волосы молодого живописца, чертами лица напоминающего автопортреты ван Дейка, его светло-алый жилет и белые панталоны на фоне яркой зелени парка создают красивую, нарядную гамму, очень характерную для ранних произведений Тропинина.

Естественное изящество пронизывает этюды, эскизы и рисунки к женским портретам. В легких белых платьях с голубыми, светло-алыми, зеленоватыми или вишневыми шалями, с букетом цветов или книгой, эти современницы Татьяны и Ольги Лариных, прототипы героинь «Войны и мира», сидят в задумчиво-непринужденной позе. Разные по характерам и положению, они одинаково чужды всякому кокетству и жеманству — искренние, душевные русские женщины эпохи Отечественной войны 1812 года.

Одна из них оставила нам свои письма, по которым можно проследить, как воспитанная на французских романах барышня выучила русское слово «отечество», как стала понимать она речь и чувства своего народа. Письма Марии Волковой помогают нам узнать тех русских женщин, которые спустя десять лет заточат себя в сибирских казематах в знак согласия с благородным делом мужей-декабристов.

А пока из обновляющейся Москвы Волкова пишет, что танцует на балу у Морковых. И, по-видимому, немало участниц и участников морковских вечеров сохранилось в портретах и рисунках крепостного художника.

В те же годы знаменитый А. П. Глушковский учил их танцевать, а не менее знаменитый Джон Филд — играть на фортепьяно.

Написанные Тропининым около 1813 года картины «Девочка с попугаем» и «Девочка с птичкой», хранящиеся в Загорском музее игрушек, по розыскам Н. Н. Гончаровой, оказались портретами представительниц старинных дворянских фамилий — княжны Веры Салтыковой и графини Лидии Бобринской. Обеих их вспоминает Глушковский среди своих учениц.

Широк был круг заказчиков Тропинина. Вначале это было вызвано нехваткой портретистов в Москве, так как иностранцы не ехали в разрушенную столицу, боясь неудобств.

Скоро о необыкновенном таланте крепостного живописца знали уже многие москвичи и охотно заказывали ему портреты.

«Года с два после неприятеля Москва все еще обстраивалась, а мы все кряхтели, — пишет со слов бабушки мемуарист Д. Благово, — а с 17 и 18 годов, когда царский двор долго пребывал в Москве, все опять пошло на прежний лад и стало во всем больше роскоши…» [22].

Правда, из двадцати двух московских журналов после 1812 года продолжали существовать первое время только три, но зато московский «Вестник Европы» не имел себе равных в северной столице, и лицеисты Пушкин, Дельвиг, Кюхельбекер присылали свои: первые сочинения в Москву.

Вся Россия следила за сооружением в древней столице долгожданного памятника Минину и Пожарскому. Александр Лаврентьевич Витберг работал здесь над своим проектом храма в честь победы над Наполеоном, который и был торжественно заложен на Воробьевых горах в 1818 году.

Конец 1810-х годов — пора надежд и чаяний в русской жизни. Надеждами в те годы жила вся Москва, но они были глубоко различны. Дворянская Москва надеялась на милости императора, который почтил ее приездом. Балы во дворце и Дворянском собрании сменялись балами в домах московских вельмож. Дворянство веселилось, танцевало, проматывая огромные деньги в честь приезда государя. Знатные любители искусств толпились в магазине Лухманова, выбирая редкости и сокровища для пополнения своих коллекций, а затем ездили друг к другу смотреть приобретенные шедевры, любоваться редкостной жемчужиной, осматривать новый выезд или охотничью свору. Купцы бойко торговали, коверкая свою русскую фамилию на иностранный лад, и старались выдать отечественный товар за только что привезенный из Парижа.

С утра до ночи сновал по улицам Москвы рабочий люд — плотники, каменщики, штукатуры: Москва продолжала быстро отстраиваться и украшаться. Крепостные кружевницы сидели, не разгибаясь, за тонкими кружевами, золотошвейки вышивали узорами бальные платья для своих господ, в которых их потом писали такие же крепостные художники.

И после разрушения Москва продолжала оставаться центром русской культуры. Здесь опять собираются богатейшие коллекции, которые до поры до времени хранятся «под кровом неведения» но только иностранцев, но и самих москвичей. Они дают «понятие об образованности и занятиях высшего класса московских жителей». Журналист П. П. Свиньин, который увидел «несметные богатства» после опустошений, произведенных «1812 годом», утверждал, что «одна Англия может соперничать с Москвой в количестве и качестве оригинальных картин», которые, помимо больших собраний, «рассеяны здесь по многим домам и дачам» [23]. Свиньин связывает интерес богатых любителей искусства к художественным произведениям с московским гостеприимством. Вновь приобретенные картины и редкости служат, по его утверждению, радушным хозяевам для развлечения гостей. Касается автор и вопроса продажи произведений искусства. Он говорит о той легкости, с которой в Москве, в отличие от Петербурга, всегда можно купить продать или поменять любое произведение. Он перечисляет библиотеки со старопечатными и рукописными книгами и нумизматическими кабинетами, кабинеты физических, оптических и астрономических инструментов, описывает магазины, где продаются разные редкости и произведения искусства. Подробнее же всего останавливается на художественных коллекциях Н. Б. Юсупова, М. П. Голицына, А. С. Власова, А. А. Тучкова, Ф. С. и Н. С. Мосоловых, А. И. Долгорукова, Л. А. Яковлева и других. Свиньин подробно передает историю некоторых произведений, в его описаниях читаем имена Леонардо да Винчи, Тициана, Рафаэля, Пармеджанино, Мурильо, Корреджо, Рубенса, Рейсдаля, Терборха, Брейгеля, Метсю, Тёрнера, Рембрандта и многих других. Он называет даже древние скульптуры, вошедшие в европейские печатные каталоги и после наполеоновских войн перекочевавшие в московские собрания из коллекций французских вельмож.

Некоторые из перечисленных Свиньиным картин встретятся нам в списке копий, исполненных Тропининым. Однако исполнением копий не исчерпывалось значение коллекций в формировании крепостного художника, никогда не покидавшего пределы России. Главное их значение в том, что Тропинин, не выезжая из Москвы, имел возможность воочию познакомиться с подлинными произведениями почти всех величайших живописцев мира и что мерилом художественности для него служили лучшие образцы искусства. На протяжении первых периодов деятельности Тропинин впитывает в себя и претворяет в своем творчестве самые разнообразные впечатления. По всей вероятности, во второй половине 1810-х годов он открывает для себя искусство итальянского Возрождения. На смену увлечения Грёзом и Рембрандтом приходит увлечение Рафаэлем.

Пожалуй, не менее интересна и характерна, чем оригинальные произведения тех лет, исполненная Тропининым копия с «Мадонны в зелени» Рафаэля. Она также, видимо, писалась с гравюры, так как в цвете не совпадает с оригиналом. В копии привлекает не столько идеальная красота рафаэлевского образа, сколько жизненная одухотворенность поэтично трактованного сюжета. Обращался Тропинин и к искусству Леонардо да Винчи, хотя строгая рационалистичность этого мастера менее органично сочеталась с творческими устремлениями русского художника.

Для одного портрета, датированного 1818 годом, им была заимствована композиция «Джоконды». В изображенной на портрете женщине удалось определить Боцигети-дочь. Мы помним ее по раннему портрету Тропинина в белом атласном платье с током из белых и красных страусовых перьев. Еще в 1813 году она в скромной роли учительницы музыки позировала художнику для заднего плана семейной группы старших Морковых. Теперь же на странице хозяйственной книги эскиз к ее портрету представлен в паре с эскизом к портрету самого графа, а Рамазанов свидетельствует, что в 1818 году Тропинин писал портрет Наталии Морковой и Боцигети для Ираклия Ивановича. Оба они нам известны — они одного размера и составляют удачный пандан друг другу. Красное с черным платье графини и белые страусовые перья ее головного убора вполне гармонируют с синим и черным в туалете Боцигети, также в токе из белых перьев. Ровесницы в жизни, на портретах Тропинина они представлены различно: одна подчеркнуто юна, другой, с помощью леонардовской композиции, придан облик матроны. Пять лет — срок для истории искусств ничтожный, но для судьбы человека весьма значительный. Какая метаморфоза произошла с дочерью гувернантки за это время? Что хотел выразить Тропинин, придавая ей позу и таинственную полуулыбку загадочной Моны Лизы? А вот еще один ее же портрет — на этот раз акварельный. Образ молодой женщины идеализирован в духе того же итальянского Возрождения. Прекрасно ее лицо, которому приданы классически правильные черты. На темные локоны наброшено светло-зеленое покрывало с золотой каймой, чело венчают колосья ржи.