Глупости, чем она недовольна? Может, ее надежды реализуются в самом ближайшем будущем? Все элементарно просто: она по уши влюблена, а потому и терзается противоречивыми чувствами. Надо дать эмоциям немножко улечься. И ведь точно так же уговаривала себя в пятнадцать лет, когда влюбилась в того кудрявого мальчика… который носил серебряное колечко на мизинце… И сколько раз потом… Великовозрастная дура. Полин вздохнула, вновь обняла подушку и свернулась клубком: пожалуй, стоило постараться заснуть еще на пару часиков.
Вечером того же понедельника последние кадры для будущего буклета были отсняты, и Сол предложил Полин немного прогуляться. Погода продолжала держать марку, и Полин, в душе которой благостное настроение все же взяло верх, согласилась — во многом благодаря тому, что после вчерашних мытарств сегодня нацепила мягкие и легкие кроссовки. Ее так и подмывало рассказать Солу о своей победе, она сдерживала себя, чуть не зажимая рот ладонями. По дороге они забрели в узкий, длинный сквер, и Полин медленно побрела по газону, с удовольствием раскидывая ногами вороха опавших листьев и любуясь их вихреобразным огневым взлетом и неминуемым неторопливым приземлением.
— Полли, ты сегодня потрясающая. Губки сами собой улыбаются, в глазах чертики прыгают… Только вот свитер стоило надеть другой — с высоким воротом. Ты знаешь, что у тебя на шее след от поцелуя?
— Боже мой… Где?
Полин торопливо извлекла верную пудреницу и взглянула в зеркальце. Недвусмысленный синяк на шее и впрямь бросался в глаза.
— Действительно. А я и не заметила.
— А я заметил. У тебя такой вид… И отсутствующий, и удовлетворенный одновременно. Так выглядят подружки моего кота Макса после рандеву с ним.
— Не скабрезничай, Сол!
— Да чего уж там… Завидую тебе, Полли: ты еще сохранила силы для романтических авантюр.
— А ты перешел, исключительно на мысли о вечном?
— У меня сын в гипсе после падения со скейтборда, тетка лечится у психиатра, любовница приходит в себя после операции, а кота тошнит! И посреди всего этого кошмара я — абсолютно здоровый мешок с деньгами для чужих нужд. Это угнетает. Поневоле перейдешь на мысли о вечном… И потом, я потолстел.
— Побойся бога, что ты несешь?! Ты же скелет, наспех обтянутый кожей.
— Вот, видишь? Пузо, повисло над ремнем. Фунта четыре лишних.
— Пузо?! Судя по размеру, в таком пузе может уместиться разве только апельсин.
— А-а, Полли, дело не в этом… Мне скоро сорок, я постоянно слышу тиканье часов! А чем я занимаюсь? Фотографирую уборные? Всю свою жизнь я ищу — ищу оптимальную точку для снимка. И не нахожу ее. А другие находят. Ты знаешь, чьи гениальные работы висят в приемной Андерсона? Того парня, о котором я тебе говорил. Помнишь? Мой приятель, и одновременно приятель сынка Андерсона. Ему двадцать три года, и он уже так снимает! Он уже замахивается на собственную выставку. А я кто? Полная бездарность?
— Прекрати, Сол, это не так! У тебя есть совершенно потрясающие снимки: например, городская ночная серия или японская серия. Я считаю, за один снимок цветущей вишневой ветки — помнишь? — японцы должны были дать тебе почетное гражданство! Не надо смешивать искусство и работу: унитазы отдельно, цветы вишни отдельно. Этому парню двадцать три: ему пока не надо зарабатывать, вот он и не опускается до уровня ремесла. Пока! Его уборные ждут впереди. А тебе сорок, тебе надо зарабатывать — сам объяснил почему. Но ты ничем не хуже! Твои фотографии — это высший пилотаж, подлинное искусство. Просто он, как я поняла, специализируется на черно-белых портретах и делает их классно, хотя и несколько холодновато, отстраненно, а ты на колоритных пейзажах. Ты мастер светоцветовых акцентов, Сол, тут ты всех обскакал! У твоих снимков высокая температура, живая кожа.
— Слушай, Полли, я не знаю, с кем ты развлекалась сегодня ночью, но я ему безумно завидую. Знаешь почему?
— Потому что я безумно хороша собой?
— Это тоже, конечно… Потому что ты умная. Ты всегда говоришь мужчине то, что он мечтает услышать.
— Ну, что касается тебя, я сказала чистую правду, а вообще… Ум не гарантирует счастье, да и в постели ум — не главное.
— Во-первых, ничто не гарантирует счастье, во-вторых, мир постелью не ограничивается.
— За ум нельзя полюбить.
— Похоже, ты комплексуешь по каким-то неизвестным мне поводам? Брось, Полли! Ты настоящее сокровище. Думаешь, этот загадочный мистер Икс, припавший к твоей шейке, тебя не ценит?
— Об этом рано говорить. То есть… Не знаю. Ничего не знаю. Кроме того, что я бешено влюблена. А он… Наверное, я тоже ему нравлюсь, но вообще он непрошибаемый.
— А хочешь, раскрутим его на ревность? Это помогает. Он сразу расколется по всем швам и резко изменит линию поведения. Давай я тебе позвоню в заранее оговоренный час и побеседую хоть о погоде — но так, чтобы он слышал мой голос?
— Нет. Это лишнее.
— Дело твое. Но помни: я всегда рядом и готов обеспечить поддержку.
— Спасибо, дорогой.
Неожиданно Сол метнулся в сторону и довольно ловко полез на раскидистое дерево, одиноко росшее у самого выхода из сквера.
— Ты куда? С ума сошел? Вспомнил теорию Дарвина?
— Я сфотографирую тебя сверху, — удачный ракурс. И солнце прочертило такие диковинные линии через ветви… Будь добра: сядь на газон по-турецки и разбрасывай вокруг себя листья.
— Я не хочу сидеть на холодной земле!
— На одну минуту!
— Уже поздно, Сол. Освещение никуда не годится.
— Я лучше знаю, годится оно или нет. У меня заряжена суперчувствительная пленка. Поставим длинную выдержку… Главное, чтобы рука не дрогнула. Смотри на меня, Полли, и подбрасывай листья! Выше кидай! Улыбайся, улыбайся! Вот так! И еще раз! И еще… Гениально. Назову эту композицию «Осенняя рапсодия». Напечатаю и предложу нашему другу Андерсону. Только пусть вешает уже не в приемной, а прямо у себя в кабинете. Согласна?
Полин, отобрала листья покрасивее, сложила их в невесомый букетик и кивнула.
* * *
В следующее воскресенье Николас не стал никому усложнять жизнь свиданиями на холодном ветру: он приехал к Полин ровно в шесть (с благоухающими белыми лилиями), и они дивно провели вечер под музыку Кола Портера. Полин полулежала на диване, поджав ноги, грызла жареные орешки и предавалась любимому занятию: болтовне. На сей раз, она оставила в стороне искусствоведческие темы и уделила основное внимание своему детству и юности, перемежая лирико-поэтические воспоминания анекдотичными описаниями приятелей и преподавателей. Она говорила ровно столько, сколько сидевший, напротив Николас ей терпеливо позволил. Едва лишь он подсел к ней, Полин поневоле пришлось прервать повествование — впрочем, из-за этого она не почувствовала себя обделенной. Некое сладостное коварство заставило ее сегодня надеть кофточку, застегивающуюся на пятнадцать крохотных пуговок, и Полин с наслаждением вынудила Николаса повозиться с каждой.