— Бей!
Нина точным ударом послала мяч. Другие тоже забили по голу. Тут я почувствовала, как развеселились наши.
Витальку перестали слушать, бегали без толку, оставляли свои места.
— Пропусти еще хоть гол — получишь! — Виталька показал своему вратарю кулак.
Сестру Виталька, видно, боялся, а других толкал и получил штрафной. Еще гол! Тут он так разошелся, что его выгнали с поля.
А вот Андрюшке, наверное, скучно было. Игра шла все время у ворот противника. Он даже нарочно садился на землю. Жалко мне стало Виталькиных ребят: устали, растерялись без капитана, надо бы их подбодрить, а он ругается.
Показалось стадо, и я побежала встречать. Пастух, как всегда, шел впереди, а за ним, покачивая головами, двигались коровы. Люблю встречать коров! Они соскучились за день по дому и вот торопятся. Некоторые знают дорогу и сами идут в свой двор. Других встречают. Увидев хозяев, коровы призывно мычат, просят: «Скорей забирайте у нас молоко! Ой, не донести!»
16
С каждым днем Музлан мне нравится все больше и больше. Не избалован и даже, наверно, не привык к ласке. Не назойлив, как Бобик. Хоть погладят его, дадут хлеба — ни за что не вильнет хвостом. И как он выдерживает? Ведь невозможно быть спокойной, когда гладят или разговаривают с тобой. А Музлан с достоинством отходит в сторону или присядет рядом с Андрюшкой и будет серьезно смотреть по сторонам и лишь изредка на человека. И когда подзывают его, подходит не так, как мы, дворняжки, повизгивая, вихляя задом, поджимая хвост, визжа от восторга — ведь хочется, чтобы человек знал о твоей радости и благодарности.
Как бы стать похожей на Музлана? Вот Любушка позвала меня. Хотела, как всегда, метнуться к ней, но вспомнила: Музлан, не торопясь, идет на зов, и никто не обижается, наоборот, с восхищением глядит на него. Сделаю вид, что не расслышала. Нет, сделала вид, что расслышала, — вильнула хвостом, чтобы Любушка не обиделась, но пусть думает, что я занята: обнюхала тряпку, откинула ее, снова обнюхала. «Ну, Да-амка!» — крикнула Люба. Что же я делаю? Музлан, может, потому не торопится, что о важном думает. А я о чем думаю? Нарочно тряпку треплю. Бросилась к Любушке: не обижайся.
Чего мне равняться с Музланом? Он серьезный пес, много видел, а я что — кроме своего двора? Он дружил с умными собаками… Как он умеет себя вести! Постучит лапой в дверь летней кухни. Откроют. Посмотрит на хозяйку, а потом по сторонам, словно ему неловко просить. С рук не берет. Только с земли. Скажем, Бобка, да что там говорить, и я тоже — позови — прибегу, заранее облизываясь, знаю, будет подачка. А Музлана подзовешь — не торопится. Оно и понятно: не надо отбивать барашка от волка, не надо выручать человека из беды. Знает он, будут пустяки: дадут хлеба или конфет. А это для него не самое главное, как, скажем, для Бобика. За свою жизнь Музлан всего навидался, голодал и наедался до отвала. Набегавшись, собирая отару, намерзшись на студеном ветру, устав, как человек, он, конечно же, любил сытно поесть, обсосать мосол. Но сейчас его занимало что-то другое, может, тоска по чабанам, знакомым собакам, горам? Многое ребята рассказывают о нем. Не знаю почему, но я поняла — Музлану тоскливо в нашем дворе.
Мне иногда кажется, что он жалеет Бобика, хотя виду не показывает.
Был ли когда-нибудь он на цепи? По всему видно, не любит привязь. Зато понравилась ему Марта. Удивляюсь, чем? Когда хозяйка гонит ее в стадо, Музлан идет за ней и долго смотрит вслед.
— Пошли к Никитичне, — отвлекаю его. — И тетя Аня спрашивала про тебя. Поглядим, что делает Босой. — Но он словно не слышит.
— Ты чего же, Музлан, приуныл? Пора привыкнуть, — сказала тетя Катя. — Ладно, сейчас я вас с Дамкой угощу картофельными пирожками.
Музлан не сразу взял пирожок, посмотрел на тетю Катю, как бы спрашивая: «А вам не жалко?» Что ты, Музлан, — она всегда дает вкусненького, ешь скорей. Она радуется, когда едят и хвалят ее пирожки.
Музлан взял в зубы пирожок и еще поглядел на тетю Катю, мол, я не тороплюсь есть и вообще могу его положить. И я, Музлан, не тороплюсь, когда она дает хлеб, а вот с пирожком медлить никак не могу… До чего ты умный и терпеливый, Музлан! Попробую когда-нибудь и я так. Конечно, когда совсем буду сытая.
Тетя Катя пошла в огород! И мы за ней. Музлан внимательно смотрел, как она копала землю. Понюхал вскопанное, подошел к тете Кате, вдруг закинул ей лапы на плечи и лизнул в ухо. Она, гладя его, приговаривала:
— Ничего, привыкай к нам. Тебе неплохо будет у нас.
— Плохо, плохо, — сказала я. — Он сам не свой.
Музлан опустился на четыре лапы и медленно пошел прочь.
Почему ты уходишь? Неужели равнодушен к нашему дому?
— Тебя очень любят наши хозяева, — тявкнула я ему.
— За что? — почему-то с горечью посмотрел на меня.
Я растерялась. Да, за что? А меня за что?
— Ты нравишься людям.
— Эх, Дамка, Дамка… Скучно бродить по двору, скучно стоять возле хозяев…
Всю жизнь помогал людям, почему же ему скучно с ними? Неужели разлюбил людей?
— Я вижу во сне горы… И пастухи зовут меня. Плохо им без меня. Если бы я мог вернуться туда…
А мне кажется, милей нашей деревни нет места.
— Идем к хозяйке, — позвала я. — Она рада нам, а мы бросили ее.
— Нечего мне там делать.
Я вернулась. Тетя Катя копала, разбивая комки лопатой, а я обнюхивала мягкую землю.
— Не мешай, Дамка, а то под лопату попадешь! Посиди спокойно.
Неужели Музлан ушел, чтобы не мешать, раз уж не может помочь? А я не хочу уходить, я знаю, без меня тете Кате будет скучно.
Я проснулась от громкого крика гусей. Они заступались за «барыню», которая ушла с насиженных яиц. Непонятный все-таки народ эти гуси.
Вслед за матерью встают Тамара с Димой. Сначала у них дружный разговор.
— Даешь прикурить трактористам. Грубишь, говорят.
— Лодыря и кнутом не жалко стегануть.
— Правильно, сеструха. Ты и ко мне построже.
— А ты что думаешь? С ними ругаюсь, а на тебя сразу рапорт накатаю, имей в виду.
— Не напишешь. Брат у тебя знает, как работать…
— Вот и давал бы полторы нормы, — перебила Тамара.
— Тебе все мало, не приставай.
— Чего на свое начальство напустился? — вступился отец.
— У нее только «скорей» да «побыстрей», премии грозится лишить… Не любят ее механизаторы.
— Не нужна их любовь, пусть делают, как нужно.
Премии за перевыполнение любят получать, а поднажать, когда позарез надо, — шалишь! Ведь знают: не хватает комбайнеров, хоть разорвись.
— Да тебе не угодишь никогда!
— Не мне — земле угодите… Горох сохнет, высыпаться начнет, срочно надо убирать и вспашку делать.
— Мы из кожи лезем и ночь прихватываем.
— Не все из кожи лезут, иначе еще вчера закончили бы.
— Будет вам на день глядя, — сказал отец. — Все скопом взялись бы да и покончили с горохом. Я тоже завтра иду помогать.
— Садись, подвезу. — Тамара села на мотоцикл.
— На своих двоих скорей доберусь, — отмахнулся Дима.
Когда Дима ушел на работу, отец сказал тете Кате:
— Подумать только, какой махиной сын управляет: К-700, двести пятнадцать лошадиных сил, легко сказать! Помнишь, ехал по нашей деревне первый трактор, как раз на пасху: трещит, дымит… Старушки шли в церковь, увидели «нечистую силу», закрестились, запричитали, бросились прятаться.
Мне очень хотелось посмотреть на самый большой и сильный Димин трактор, но меня совсем расстроил Музлан. Что-то неладное с ним, а что — не пойму. Подбегу, спрошу, а он молча отвернется и уходит, глядит вдаль или подойдет к Бобику и возится с ним. Бобик рад ему сильней, чем Любушке или Андрюшке.
Музлан почему-то не может просто так ходить по двору, как я, как Бобик. Первые дни он, видно, осваивался. А потом, когда все знакомо стало, — пошел по деревне. Я опасалась за него, как бы не покусали, задир у нас хватает. А он ни одной собаки не знал. Обычно на незнакомых обязательно кто-нибудь да набросится с лаем. Никто на Музлана даже не гавкнул. Чуют, что пес серьезный.
Потом перестал по деревне ходить. Я поняла, что он не может жить, как все наши собаки. Ходил по двору, похожий на нашего хозяина, который, когда совсем ничего не делает, тоже все шагает туда-сюда. О чем он думает в это время? Про других собак-то я знаю почти все, какие они, а Музлана не понимаю. Все жду от него чего-то хорошего. Но чего? Ведь вот смотрит на меня, и, кажется, недоволен, будто говорит: «Ну чего крутишься по двору? Неужели тебе это нравится? Всю жизнь, наверно, так крутилась». Ребята звали его на речку, в лес. Идет за ними не спеша, с достоинством, зато я от радости ношусь, пока, задохнувшись от усталости, не ложусь поближе к Музлану.
Увидел его пастух и сказал Андрюшке:
— Был бы помоложе — попросил бы его у тебя.
— Старенький, пусть отдыхает. Его в геологической партии Пенсионером звали, так он сердился.