Читать интересную книгу Карт-бланш императрицы - Анастасия Монастырская

— Бог ведает, откуда она только берет этих детей! Я не знаю хорошенько, мой ли этот ребенок, и должен ли я его принять на свой счет. Надо подумать! — и тем самым фактически обвинил жену в адюльтере.

Опасную фразу услышал Лев Нарышкин и поспешил передать слова князя Екатерине. Та только рассмеялась, с любовью укачивая новорожденную дочь:

— Какие вы, право, дети! Иди прямо к нему от моего имени, говори громко, чтобы все слышали, и потребуй с князя клятвенного заверения, что он не спал со своей женой около года. Затем объяви, что идешь сейчас же к графу Александру Шувалову, великому инквизитору российской империи. Тогда посмотрим, что скажет Петр Федорович в свое оправдание.

Великий князь послал Нарышкина к черту и признал княжну Анну своею законной дочерью.

Однако после светлой полосы всегда наступает черная. Екатерина так погрузилась в счастливые заботы, что полностью упустила ход придворных интриг, за что вскоре жестоко поплатилась. Первым ударом стало изгнание Станислава Понятовского. Против любовников теперь выступали не только члены императорской фамилии, но французские посланники, имевшие весомое влияние на императрицу. Екатерина заметалась, пытаясь найти выход из положения, но безуспешно. Слишком неравными были силы, и слишком явным давление французского двора, почувствовавшего угрозу своим интересам. Даже Бестужев был бессилен.

Понятовский уезжал в первых числах февраля, когда в Петербурге прежде времени началась оттепель. В воздухе пахло талым снегом и пробуждающимся солнцем. Екатерина плакала и не скрывала своих слез.

— Дай бог, свидимся, — хрипло сказал Станислав и бережно поцеловал залитое слезами лицо. — Никого, как тебя не любил и думаю, что уже не полюблю.

— Не уезжай…

— Да как остаться? — простонал Станислав. — Останусь, тебя с Аннушкой подведу. Прощай, моя королева, и, как у вас, русских, говорится? Не поминай лихом. Либо вернусь к тебе, либо от тоски сгину. Третьего не дано.

На тяжелых, почти каменных ногах Екатерина поднялась к себе и рухнула на постель, захлебнувшись бабьем плачем. Нельзя войти в одну и ту же реку дважды. Разум подсказывал, что закончилась самая счастливая пора в ее жизни, а впереди ждут потери и, возможно, самые жестокие поражения.

— Как мне жить без тебя? Как дышать? Как верить?

Но как оказалось, это был лишь первый удар. 15 февраля Нарышкин оглушил Екатерину еще одним страшным известием: ранним утром был арестован канцлер Бестужев. В это же день фельдмаршал Апраксин, командовавший русской армией в Пруссии, смещен с должности и отдан под суд.

Услышав новость, Екатерина побледнела, ухватившись за спинку резного стула. Худшей ситуации и придумать нельзя. Судьба опять расставила опасную ловушку, оставив ее в полном одиночестве.

Если при обыске у канцлера будет найдена ее переписка с Бестужевым, а также письма матери и Фридриху Прусскому, ей конец. И дай бог, если дело обойдется изгнанием из России, в худшем — ее ожидает обвинение в измене и ссылка в Сибирь, а то и подушка на горло.

— Что же делать, матушка? — растерянно спросил Нарышкин, затравленно глядя на княгиню. Верный пес, да и только. Но пес не поможет. Здесь другие силы нужны.

Екатерина глубоко и размеренно дышала, восстанавливая прервавшееся дыхание. Сердце бешено колотилось. Руки стали влажными от волнения и панического страха. Самое главное — спокойствие! Спокойствие, Катя, только спокойствие. Подошла к столу и острым фруктовым ножиком полоснула по руке. С кровью вернулась способность четко и быстро мыслить. Справилась. И только потом хрипло спросила:

— Что при дворе говорят? Не юли, слово в слово передавай.

Нарышкин закивал поседевшей головой:

— Говорят, что именно канцлер виноват в том, что русские войска оставили боевые позиции, когда Фридрих был готов сдаться. И что виной тому приказ канцлера, подкрепленный письмами великой княгини. Тебя, матушка, называют жертвой заговора: мол, канцлер и граф Понятовский ввели тебя в заблуждение и насильно заставили написать крамольные письма дабы пожертвовать славой российской во имя чужих интересов. Матушка… Письмо-то было али как?

Екатерина без сил опустилась на стул. Было письмо, было. Чего уж перед собой правду скрывать? Вслух никогда не признается. Но себе и молча можно. Действительно по просьбе Станислава она написала короткую записку Апраксину, где освобождала фельдмаршала от данной ей клятвы удерживать армию и где — о Господи! — советовала тому как можно скорее отступить. Вот только окончательное решение Апраксин все равно принимал сам. Да только как это сейчас докажешь? И где эта записка? Одно дело, если Бестужев ее сжег, и совсем другое, если она попала в руки императрицы.

— Что еще говорят? — великая княгиня подняла воспаленные глаза на любимого шута, испуганного не на шутку. Тот смущенно потупился:

— Ничего. К великому князю на поклон идут.

Хуже не придумаешь! Крысы бегут с корабля. Однако одно проигранное сражение отнюдь не означает проигранной войны.

— Кому поручено следствие?

— Графу Шувалову, графу Бутурлину и князю Трубецкому.

— Высокие чины… — удивленно проговорила Екатерина и тут же скомандовала: — Холодной водки! И огурцов!

Нарышкин с удивлением воззрился на великую княгиню: не иначе, как в уме от страха повредилась. Ей бы о душе подумать, а она водку требует. Да еще с огурцами. Совсем обрусела, ничего от немецкого не осталось. Разве что рассудительность.

— Не беспокойся, Левушка, — Екатерина уже полностью собой овладела. Голос звучал уверенно и даже весело: — Водка не только разум прочищает, но и в чувство приводит. А мне как раз того и надобно, чтобы сомнения прочь оставить. Опьянеть не опьянею, зато злее стану. А когда человек зол, он на многое готов. Даже на невозможное.

Опрокинула стопку ледяной водки в сухое горло, закрыла глаза и начала размышлять.

То, что положение канцлера было непрочным, знали давно. Только ждали удобного случая, чтобы больнее прижать старого лиса. Так что Апраксин пришелся ко двору весьма кстати. Участников заговора не трудно узнать: след тянется из Австрии и Франции. Именно они и послужили тому, что Понятовского изгнали из России. Негоже фавориту невенчанным супругом великой княгини становиться и диктовать ей свою волю. Слишком много власти заимел в России, пора убирать. Что дальше?

А дальше вот что. Скорей всего, Елизавета знает и об участии Екатерины в создании тайного документа о престолонаследии. Одно дело, когда такой манифест дают на подпись, и совсем другое, если узнаешь об интригах заинтересованных лиц в последнюю очередь. А хороша интрига: канцлер всего лишь предложил, в то время, как Екатерина переписала указ под себя. Плохой расклад, не те карты. А раз не те, надо блефовать. Причем по-крупному.

Вторая стопка водки обожгла горячее горло. На закуску был хрусткий пупырчатый огурчик, завернутый в смородиновый лист. Вкусно! Что ж, если она не потеряла вкус к жизни, значит, еще жива и готова к войне.

Мысль лихорадочно работала, набрасывая план действий. Если тебя схватили за руку, то продолжай утверждать, что рука не твоя, — так говорила матушка, когда отец заставал ее в постели с другим мужчиной. Истинно женская уловка неизменно срабатывала. Пока что никто не схватил ее за руку, но если такое случится, она найдет, что ответить. Вот только что?

После пяти рюмок водки план был готов.

Когда Нарышкин заглянул в апартаменты великой княгини, то нашел ее спящей прямо в кресле. На безмятежном лице светилась довольная улыбка.

16 февраля во дворце состоялся пышный бал. Все ждали великую княгиню. Кто-то с тайным сочувствием, кто-то — с откровенным злорадством. Великий князь выглядел возбужденным, зная об уязвимости дорогой супруги.

Екатерина появилась в платье голубого бархата, усыпанная бриллиантами. Была необычайно хороша и весела. Шутила, танцевала, улыбалась и много смеялась. Придворные растерялись.

В середине бала Екатерина подплыла к князю Трубецкому. Тот заметно напрягся, когда рука княгини игриво легла ему на плечо:

— Вы, князь, сегодня слишком печальны и угрюмы, — рассмеялась царственная красавица, стараясь не показать своего волнения. — Что значат эти милые слухи, дошедшие до меня? Нашли ли вы больше преступлений, чем преступников, или больше преступников, чем преступлений? Князь, если вы будете молчать, я непременно обижусь.

Сказать, что Трубецкой удивился, значит, не сказать ничего. Он просто потерял дар речи от подобной самоуверенности. И вместе с тем почувствовал страх. От этой женщины веяло не только бесстрашием, она, казалось, воплощала саму беспощадность и безжалостность. За игривым тоном скрывались ненависть, раздражение и угроза. Да, именно угроза. Трубецкой смешался.

— Прошу простить меня, ваше высочество, — поклонился он. — Я всего лишь исполнял свой долг, как и мои коллеги.