Читать интересную книгу Ты сияй, звезда ночная - Каори Экуни

Кровь моя закипает от ярости. Хочется одного — немедленно помчаться домой и душу из него вышибить. Как он мог?! Глаза стало заволакивать слезами. Я прикрываю веки, но капли, горячие, как огонь, просачиваются сквозь ресницы и сбегают по щекам. Думаю — нет. Я его не прощу. Этого я не прощу ему никогда.

Я пытаюсь уйти, но Мидзухо хватает меня за руку.

— Ну, теперь твоя очередь объяснять, — заявляет она. — Что происходит? У вас, братцы, что, разлад какой-то?

И вот тут слезы льются рекой. Горло обжигает, я всхлипываю. Наверное, с этой красной до ушей физиономией я похожа на мартышку! Люди оглядываются в нашу сторону, но мне плевать. Значит, даже послание у него на пейджере сегодня утром — тоже часть хитрого плана?! А я-то за него беспокоилась, боялась — вдруг у него снова депрессия начнется, вдруг он опять есть перестанет! Я же на мертвых из-за него злилась!!! Подхватываю первое, что под руку попалось, — сумку Мидзухо — и принимаюсь швырять оземь ее содержимое, предмет за предметом. Упаковка желтеньких салфеток для рук. Косметичка. Записная книжечка. Коричневый кожаный футляр для темных очков. Щетка для волос. Пирожные для Юты. А Ханеки-то?! Господи, какой идиот! У него что — совсем ни стыда, ни совести?! Участвует в их кретинских интригах, делает, что ни прикажут! Я сажусь на землю и по-детски реву в голос.

Мидзухо присаживается рядом, гладит меня по плечу, но слезы не утихают. С карусели возвращаются Ханеки и Юта, вокруг нас потихоньку собираются люди. Я слышу их голоса, слышу, как кто-то спрашивает — ей что, с сердцем плохо?

В конце концов меня, впервые в жизни, кладут на носилки и уносят в медпункт. Кладут на жесткую белоснежную койку. Мне уже совершенно все равно, что со мной происходит. У меня плакать и то сил не осталось. Пожилая женщина в белом пальцами приоткрывает мои веки, осматривает зрачки. Спрашивает:

— Как вы там, живы?

Снимает с меня туфли. Прикладывает ко лбу холодное мокрое полотенце.

— Вы просто чуть-чуть отдохните, а потом посмотрим, как будете себя чувствовать, — говорит она и сжимает мое запястье. — Господи Боже, да у вас же пульс зашкаливает!

Я хочу сказать ей: «Не надо, зря время теряете», — но так приятно ощущать на глазах прохладу полотенца, так приятно, когда ступни в одних чулках овевает свежий ветер! Там, наверное, где-то — открытое окно. Бодрая музыка и веселые голоса. Вспоминаю — когда-то, много лет назад, я филонила на уроках физкультуры и проводила целые часы, вот так же растянувшись на койке в школьном медпункте.

— Я стопроцентно иду звонить Муцуки, — говорит встревоженная Мидзухо. — Где бы он ни был, уверена, способ с ним связаться есть.

— А я вот не считаю, что это — хорошая идея. Секо-сан — девушка экспрессивная. Иногда она способна на отчаянно импульсивные выходки. Полчасика, часик — и она совершенно успокоится. Не думаю, что стоит отрывать от работы ее мужа!

— Не в том дело, — выплевывает Мидзухо. — Речь о том, что виноват во всем он!

Щекой я чувствую чье-то дыхание. Чуть приоткрываю глаза — посмотреть, кто это. Из-под лежащего у меня на веках полотенца замечаю краюшек футболки Юты. Он склонился к кровати и серьезно меня рассматривает… да, я сейчас — зрелище еще то. Чувствую, как его взгляд ползет по моему лицу куда-то влево. Меня это начинает раздражать. Что делать — не знаю. Наконец, когда терпеть больше невозможно, рывком высвобождаю из-под простыни руку. На секунду он замирает… а потом протягивает свою дрожащую ручку и вкладывает ее в мою.

У него крошечная, теплая, влажная лапка.

Муцуки приезжает, когда я то ли сплю, то ли дремлю. Какой-то бодрствующей частичкой сознания улавливаю голоса — вот Муцуки благодарит медсестру, а Мидзухо отчитывает Муцуки, а Муцуки и Ханеки, официально представленные друг другу, делают надлежащие реверансы. Муцуки медленно подходит к кровати. Напрягаю все свои чувства, пытаюсь ощутить его всем своим существом. Его шаги. Самый факт его присутствия.

Он откладывает полотенце. Убирает волосы, прилипшие к моему лбу. Ладонь его сухая и теплая, как осеннее солнце.

— Прости меня. Прости.

Кончиками пальцев он касается моих век. Говорит, говорит, но так тихо, что я никак не могу разобрать слов. Думаю — он знает, я не сплю. Я словно заперта в клетку из водяных струй. Мяконькое такое заточение. Муцуки преотлично понимает, через что мне приходится проходить, да и я тоже все о нем знаю. А Ханеки? А поддельный вызов на пейджер? Не могу больше на него злиться. Чувствую его пальцы на своих веках. Ну почему мы снова и снова мучаем друг друга?

— Секо, Секо! — Мидзухо легонько тянет меня за ногу, пытаясь разбудить.

— Все нормально. Пусть спит. Я заберу ее домой. Я на машине, — говорит Муцуки, и меня передергивает. Мне почти страшно. Могу сказать с уверенностью: сегодня я смогу вернуться домой, только притворяясь спящей. Это очевидно.

Муцуки подхватывает меня снизу, поднимает — и я утыкаюсь лицом ему в грудь. Чувствую его тепло, слышу биение его сердца. Чувствую себя уютно, как ребенок. Да, мы с ним никогда не занимались любовью — и пусть, все равно наши тела идеально подходят друг для друга.

На парковке блеск закатного солнца отражается в бесчисленных рядах машин. Тело мое чуть покачивается в такт походки Муцуки. Приоткрыв глаза, я ищу взглядом старенькую, побитую малолитражку. Маленькую, темно-синюю. Любимую машину Муцуки.

— Мы, наверное, назад на метро поедем, — голос Ханеки.

Они собираются уходить, и тут Мидзухо идет с главного козыря.

— Дождаться не могу завтрашнего дня, уж тогда-то я найду концы в этой истории, — говорит она.

А я забыла поблагодарить пожилую женщину в белом. Как неудобно!

— Берегите себя, — услышала я ее слова, когда мы выходили из медпункта.

И все, что я помню о ней, — ее ноги. Длинные, худые, как палочки, подвижные ноги.

Даже в машине я продолжаю притворяться спящей. Муцуки молчит, только ставит одну из моих любимых кассет. Мы еле тащимся по дороге над обрывом, и я начинаю вспоминать дом. Веранду с белыми перилами. Лилового человечка. Древо Кона. Я хочу, чтоб мы поторопились, чтоб как можно скорее были дома. По-прежнему прикрыв глаза, я открываю окно машины, и нежные переливы голоса оперной певицы мягко плывут ввысь, в вечернее небо.

Серебряные львы

Я вернулся из больницы. Секо смотрела телевизор в гостиной — и, судя по всему, смотрела очень увлеченно.

— Привет, я дома, — сказал я, но глаза ее были по-прежнему прикованы к двадцатипятидюймовому экрану.

— Добро пожаловать домой [6], — пробормотала она.

Новый телевизор мы купили в кредит. Я уже явственно видел огромные пятна пыли по всему экрану.

— Что смотришь?

— Телевизор смотрю, — молниеносно огрызнулась Секо.

Пока что выносить ее поведение было вполне возможно, и я просто пожал плечами и решил принять ее ответ за чистую монету. Снял рабочий костюм, почистил туфли, сходил в ванную умыться. Когда я вернулся в гостиную, передача уже закончилась.

— Что бы ты хотела на обед? — крикнул я, окидывая взглядом содержимое холодильника.

— Да все равно, — ответила она рассеянно, словно мысли ее блуждали где-то далеко, на волне телевизионной программы.

В холодильнике еще оставалось мясо для гамбургеров, которые мы частично использовали вчера, так что я решил пустить его на фрикадельки. Да. Суп с фрикадельками. Неплохо.

— Так и о чем была передача? — На сей раз я подбирал слова более осторожно.

— Это был документальный фильм. О диких животных. Там было про больную газель, она все бродила и бродила кругами, пока не упала мертвой. А потом про маленького слоненка, он наступил на собственный хобот и свалился. И про то, как зебры спариваются, и про то, как стая гиен сожрала гну. — Она продолжала, и в голосе ее слышалось восхищение. — Оказывается, антилопа гну может почуять дождь аж за пятьдесят километров! Но антилопы — слабые животные, а у них столько врагов — львы, гиены, гепарды… Каждый день антилоп убивает множество зверей!

Секо в подробностях повествовала мне об антилопах, пока я готовил обед. Теперь она не скупилась на детали. Меня удостоили весьма натуралистического описания, как именно убивают и пожирают бедняг гну. С какой скоростью гиены терзают свою добычу, какие жадные существа коршуны… Они даже мясо, оставшееся между ребер, выковыривают, сообщила мне Секо.

— Даже крошечные львята — и те! — рассказывала она. — Носики — маленькие, а все в крови. Они головенки прямо в раны засовывают и глотают, не жуя…

Я перевел взгляд от аккуратной линии свежеприготовленных фрикаделек вверх, к лицу Секо, и промолчал.

Во время обеда Секо, похоже, все еще думала о чем-то своем. (Обед в итоге вышел самый простенький: суп с фрикадельками и яйцами и тушеные грибы.) Увиденное явно произвело на нее сильное впечатление.