— Сделай божескую милость… лень…
Отец Иван поспешно вскочил с дивана, бросился вон из комнаты и немного погодя воротился с портфелем в руках. Становой проговорил: «спасибо», кряхтя достал из кармана брюк вязку ключей, разыскал тот, который требовался, щелкнул замочком и, пошарив в бумагах, вытащил повестку.
— На-ка, почитай! — проговорил он.
Отец Иван взял бумажку и прочел повестку, которой столичный мировой судья вызывал Асклипиодота Психологова в камеру, по делу об обвинении его в краже у коллежского регистратора Скворцова из незапертого стола двухсот рублей.
— Что, ловко? — спросил становой.
— Ах, мерзавец! ах, мерзавец!.. — горячился отец Иван, хлопая себя по бедрам: — ах, расточитель…
— Ну уж и расточитель! — проворчал становой. — Что же теперь делать! Как быть…
— А вот позови сына, и я вручу ему повестку.
— Да не про то говорю я, — перебил с досадой отец Иван, продолжая метаться по комнате, как белка в клетке. — Я спрашиваю у тебя совета, как поправить дело!..
— Да ведь в письме-то тебе пишут, как поправить. Так и сделай… Отопри вот этот сундук, вынь приличную пачку денег, поезжай в Москву и постарайся замять дело. Вот и все! — проговорил становой, продолжая преспокойно полеживать на диване.
Отец Иван даже испугался.
— Что, не любишь?
— Легко сказать!
— А коли трудно сделать, — перебил его становой, переворачиваясь на другой бок: — так не езди,
— А тогда что будет?
— В острог запрячут.
Отец Иван опять замолчал.
— Главная причина, — говорил он: — этот самый Скворцов в полиции, говорят, кварташкой служит, следовательно, пощады не жди… Оберет так, что шкуры не оставит…
— Ну, брат, в этом случае я даже затрудняюсь решить, — кто жаднее, попы или полиция?..
— Сказал тоже! — вскрикнул отец Иван.
— Не правда разве? — проворчал становой и, вздохнув, прибавил: — полагаю, что ни у одного квартального не найдется такого сундука, какой у тебя имеется. Однако вот что! Позови-ка сына-то.
Но Асклипиодота нигде не могли найти.
Давно уже стемнело, а отец Иван все еще беседовал со становым, сидя за бутылкой коньяку, все в том же кабинете. Но о чем говорили они, никто не слышал, только старуха нянька, вошедшая в кабинет доложить, что Асклипиодота нигде не нашли, видела, что отец Иван ходил по комнате, а становой писал какую-то бумагу. Наконец часов в двенадцать ночи становому были поданы лошади.
— Ну, — проговорил он: — видно, его не дождешься.
— Подожди, придет…
— Нет, ждать некогда.
— Ты бы переночевал, — упрашивал отец Иван. — Ночь темная, как раз в овраг влетишь…
— Нельзя, надо в Ростоши ехать… Тоже податей не платят, скоты. Опять орать придется…
— Как же с повесткой-то быть?
— Очень просто, тебе передам, а ты распишешься, что для передачи получил. На-ка, распишись-ка…
Отец Иван расписался.
— Так ехать советуешь? — спросил он, передавая становому подписанную повестку.
— Известно, — проговорил становой, кладя повестку в портфель: — коли сынок накуролесил, так батюшке зевать нечего! Ступай-ка, ступай-ка; ты в Москве-то был, что ли, когда?..
— Нет, не был…
— Так вот и увидишь; город богатеющий!.. Смотри, не забудь мне гостинчик привезти.
И, посмеявшись над растерявшимся отцом Иваном, становой сел в тарантас и поехал «орать» в село Ростоши.
XIX
Между тем в Грачевке, в саду Анфисы Ивановны, происходила иная сцена. Там Асклипиодот и Мелитина Петровна, лежа на траве и покуривая папиросы, вели следующую беседу.
— Черт знает, — говорил Асклипиодот, — теперь не придумаю, что мне и делать! Последняя надежда лопнула…
— Мне и самой досадно! — заметила Мелитина Петровна,
— Неужели же у старухи и двухсот рублей не нашлось!..
— Божилась и клялась, что нет…
— Не поверю я ей…
— А я — так верю…
— Куда же она деньги девает?
— Так, зря уходят… На монастыри, на попов, на нищих. Если бы у нее деньги были, она бы мне не отказала, потому что после знаменитого тришкинского процесса я в милостях у нее нахожусь.
— Ты вечно шутишь, — перебил ее Асклипиодот с досадой, — а мне, право, не до шуток. Опять-таки повторяю, что никогда не поверю, чтобы у старухи не было денег. А просто ты не настойчиво просила… Не своя беда, а чужая!
— Ах ты, бессовестный… Битых два часа упрашивала! В сочинения даже пустилась… Сочинила, что деньги эти мужу необходимы, что он болен, что он умирает, что при Бабиной главе ему ногу оторвало. Что же еще? Кажется, чувствительно,
— Что же делать теперь! — как-то отчаянно вскрикнул он.
— К отцу пристань.
— Приставал уж…
— Почему же ты раньше не позаботился… Дело-то ведь не шуточное…
— Раньше, раньше! — перебил ее Асклипиодот. — В том-то и дело, что не хватило духа заговорить! Все сегодня, да завтра!.. Какой-то доброй минуты ждал… Вот и дождался!..
— Бедненький! — подшутила Мелитина Петровна.
— Сверх того не ожидал я, чтобы Скворцов отказал мне в отсрочке… Ведь я сам же открыл ему истину!.. Не напиши я, он и до сих пор не знал бы, кем именно были взяты деньги. Ведь я рассказывал тебе, как было дело. Была пирушка, все мы были более чем пьяны, ящик у стола был выдвинутая увидал пачку денег и взял двести рублей… Наконец, ведь он приятель мой… наконец, я ведь писал же ему, что деньги возвращу, чтобы он не беспокоился об них…
— Почему же не возвратил?
— А потому и не возвратил, что ждал все доброй минуты.
И вдруг, переменив тон, он спросил:
— А что будет за это?
— Известно что…
— А именно?
— Одно наказание за кражу… тюрьма.
— Да разве это кража!
— А что же, по-твоему?
— Но если женщине нечего было есть, если у нее ребенок умирал! Если не на что было дров купить, чтобы протопить и согреть холодную квартиру. Не крал я, а просто взял деньги и отдал их той, которой они были необходимы…
— Целый роман! — перебила его Мелитина Петровна: — все есть: и угнетенная невинность, и голод, и холод, и больной, умирающий ребенок, и даже кража!..
— Тебе смешно, а меня ждет позор!
— Что же! И развязка романа не дурная… Но почему же позор?
— Да ведь я вор.
— В глазах одних вор, а в глазах других — рыцарь. Помилуй! Ради спасения своей Дульцинеи даже перед кражей не остановился. А ребенок-то этот твой был?
— Перестань, ради бога… Право, мне не до шуток!
— Я и не подозревала, чтобы ты мог быть таким нежным, таким ловеласом…
Но Асклипиодот не слушал ее.
— любопытно было бы знать, — говорил он как будто сам с собою: — зачем это становой к отцу поехал?..
— Разве он у него?
— Да.
— Ты почем знаешь, — ведь ты целый день здесь скрываешься…
— Письмоводитель приезжал сюда, и вот он-то говорил мне… Этот косолапый черт даже как будто намекает, что дело касается меня…
— Ага! знает, видно, кошка, чье мясо съела!..
— Поэтому-то я и домой не пошел… и не пойду…
— Где же ты ночь-то проведешь?
— Мир не тесен!
И, немного помолчав, он добавил:
— Уж не начал, ли Скворцов дела!.. В Москву не требуют ли!
— И отлично! В Москве тебя никто не знает, отсидишь там свой срок и вернешься сюда как ни в чем не бывало…
— Чист, как трубочист! — перебил ее Асклипиодот.
— Умоемся, причешемся и ничего, сойдет! Люди нашего времени не особенно брезгливы, а воров, поверь мне, несравненно больше, чем честных людей, и если бы воры пошли войной на честных, то последние, конечно, были бы побиты жестоко! Успокойся, общество у тебя будет большое…
— Как не стыдно смеяться…
— Над несчастием ближнего, хочешь ты сказать? — перебила его Мелитина Петровна.
— Именно над несчастием.
— Кто же виноват… Я тебе предлагала… Сам отказался… А деньги были бы… Только бы телеграмму послать…
— Нет уж, спасибо. На такую сделку не пойду…
— Почему?
— Уж я раз двадцать говорил тебе, почему…
— К довольным принадлежишь, значит…
— Не к довольным, а просто к робким…
— Значит, весь мир гори в огне, лишь бы мой пирог испекся.
— Храбрости не хватает…
— Жалкий человек!.. Уж не службой ли земству думаешь принести пользу?
— Думаю.
— Слышала я, что тебе «место секретаря обещано»… Только в земство-то веру потеряла я, а в здешнее особенно…
— Это почему?
— Уж очень земцы-то хороши!.. Хлопотали о возобновлении смертной казни…
— Кто же это?
— Все ваш премьер, что с ключом-то ходит!.. Мужики обозлились на него и подожгли какой-то омет соломы… Вот он и хлопотал на земском собрании, чтобы ходатайствовать о наказании поджигателей смертной казнью… А прежде, когда мировой посредник был, говорят, либеральничал, всех крепостников восстановил против себя, общее их негодование возбудил!.. Даже стихи про него писали…