На протяжении всего романа Цинциннат ждет в своей камере, когда ему отрубят голову. Непроницаемость его мыслей для окружающих — вот «преступление», за которое он должен понести наказание. Таким образом, Набоков осуждает как обычное давление группы на индивидуальное сознание, так и крайнее проявление этого давления — смертную казнь. Подобно тому как отец Владимира Набокова развил подспудные устремления его деда с помощью ясно и четко выраженных доводов, писатель, в свою очередь, развивает идеи отца таким образом, что конфликт между личностью и группой становится не только этической проблемой, связанной с правами человека, но и проблемой гносеологической и метафизической, связанной с восприятием мира и бытием. С помощью своего Цинцинната он дает понять, что только отвергая банальное и шаблонное, только проникая сквозь привычные общие понятия к удивительной сложности особенного, только оживляя свой мир собственным воображением — можно возродиться самому и стать со-творцом того, что происходит в самой сердцевине жизни.
В конце романа Цинциннат поднимается на эшафот, окруженный глазеющей публикой, встает на колени перед плахой и даже видит, как тень палаческого взмаха побежала по доскам, как вдруг, в момент удара, спрашивает себя: «Зачем я тут?» Хотя, надо полагать, казнь уже свершилась, он привстал, осмотрелся, обнаружил, что дешевый мир, в котором может произойти такое надругательство над человеческой личностью, распадается, подобно театральным декорациям, и шагнул в мир подлинных ценностей «среди пыли, и падших вещей, и трепетавших полотен, направляясь в ту сторону, где, судя по голосам, стояли существа, подобные ему»92. Когда в 1960 году Калифорнийское общество противников смертной казни обратилось к Набокову за поддержкой, он ответил, что всем сердцем согласен с их целями и желает им успеха, но ему нет смысла писать для них статью — ведь он уже сделал все, что мог, «написав на эту тему целую книгу»93.
Повторяющиеся элементы узора прошлого — в протестах набоковских предков против тюремной камеры и эшафота — должны показать, что Владимира Набокова нельзя постичь вне его семьи, родины и его родной литературы. Однако он был прав, утверждая свою безграничную независимость. В нем было нечто, что ставило его над пространством и временем собственного бытия. Тогда как отец и дед писателя боролись за правовые свободы, против несправедливых арестов, жестокого обращения с заключенными, против варварства смертной казни, тогда как русские писатели — от Пушкина и Чернышевского до Достоевского и старика Толстого — поднимали голос в защиту свободы или против смертной казни, Набоков в своем творческом воображении уходил к проблемам вечности. И он тоже боролся за свободу, но это была не столько общественная, сколько метафизическая борьба — неустанное стремление найти выход из вечной тюрьмы сознания, борьба всей его жизни за отмену того смертного приговора, который всем нам выносит природа.
ГЛАВА 2
Мир пробуждается: Санкт-Петербург, 1899–1904
Родился же я в 1899 году, — событие, которое вспоминаю с радостью.
Из письма В. Набокова Глебу Струве, 1931 г.
На самом деле — и это следует подчеркнуть, — Себастьян рос в обстановке интеллектуальной изысканности, в которой духовное изящество русского домашнего уклада сочеталось с лучшими из сокровищ европейской культуры…
В. Набоков, «Подлинная жизнь Себастьяна Найта»1
I
Санкт-Петербург. Рассвет, 23 апреля 1899 года[7]. Накануне на Неве начал ломаться лед, но в этот ранний час — солнце восходит уже в 4.30 — снова ударил сильный мороз. На набережной не слышно цокота копыт, лишь ворчит и рокочет ломающийся лед. Повернув от Невы на юг, пройдем через Сенатскую площадь и обогнем памятник Петру I, восседающему на вздыбленном коне, — символ тиранической власти и самого Петербурга с тех пор, как Пушкин написал «Медного всадника». Впереди — Большая Морская, самая элегантная улица в городе. Если мы повернем на восток, пройдем мимо Исаакиевского собора, грандиозный силуэт которого чернеет в рассветном небе, мимо широких витрин Фаберже, под арку Главного штаба, то окажемся на Дворцовой площади. Но в этот день и в этот час свидетелю истории следует пройти мимо немецкого посольства на углу и, повернув направо, направиться на запад. Затем нужно миновать особняк князя Ливана — скоро здесь разместится итальянское посольство, — где шесть кариатид и атлантов поддерживают тяжелый балкон, демонстрируя только пять подмышек (из них одну волосатую). Минуем особняк княгини Гагариной и остановимся у дома 47 на Большой Морской — двухэтажного здания в стиле флорентийского палаццо. Выходящие на восток окна первого этажа еще темны, но на втором этаже уже горит свет. Здесь, в комнате, которая обычно служила ей гардеробной, лежит Елена Набокова: только что она благополучно разрешилась от бремени сыном Владимиром2[8].
Вся Россия — от самых важных столичных обществ до самых убогих деревенских школ — готовится отметить день рождения писателя: в мае будет праздноваться столетие А.С. Пушкина — поэта, чье живое присутствие в русской литературе ощущает поколение за поколением, он — ее солнце и ее символ; ему поклоняются гораздо больше, чем Сервантесу в Испании, Гёте в Германии и Шекспиру в Англии.
Подготовка к юбилейным торжествам, которая уже шла полным ходом, когда родился Набоков, свидетельствовала о том, что великой русской культуре тогда еще не исполнилось и ста лет. Правда, несколькими годами ранее Россия не без основания опасалась, что она успела исчерпать свою творческую энергию. Целое поколение не дало ни одного нового гениального писателя; к концу 1880-х годов казалось, что уже далеко позади и свежая заря пушкинской поэзии, и даже знойный полдень обжигающей толстовской ясности. Затем, с начала 1890-х годов, культура России вступила в период блистательного заката, продолжавшийся вплоть до революции. В начале этого десятилетия Чехов начал понемногу трансформировать прозу и драму, отбросив устаревшие ухищрения сюжета. К 1899 году девятнадцатилетний Блок уже сочинял стихи, новые ритмы которых будут пьянить и вдохновлять целое поколение. По мере того как все больше и больше писателей восставали против нормативной эстетики Чернышевского и его единомышленников, в борьбу за внимание читателей вступили самые разнообразные стили и школы. В течение нескольких лет после революции 1905 года русская литература и искусство пользовались свободой и плюрализмом, которые невозможно было представить ни в предыдущее, ни в последующее десятилетия.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});