— И что же, ничего не набрали?
— Ничего, милай! Совсем грибов нет.
— Ну, давайте, я вас провожу. Заодно и грибов вам наберу по дороге. Вы до деревни-то дойдёте?
— А чего ж не дойти? Сюда дошла потихоньку — и обратно дойду. К ночи, даст бог, доберуся.
Я с грустью подумал, что увидеть сегодня вечером Катю мне не удастся. Не бросишь же старушку в лесу одну.
Я взял у бабы Тани корзинку.
— Баб Таня! Вы идите по тропинке, а я вокруг посмотрю. Грибы часто у дороги растут.
— Хорошо, милай! — закивала старушка. — Посмотри, посмотри. А я как грибков пожарю — так приходи покушать!
Меньше, чем за час я набрал полную корзинку крепких подосиновиков и маслят. Попадались и жёлтые россыпи лисичек. Корзинка приятно оттягивала руку. Подумав, я переложил грибы в рюкзак. Некоторое время брёл по тропинке, приноравливаясь к неторопливому шагу соседки.
— Баба Таня, а что вы возле речки делали? Там же обрыв, опасно.
— Возля речки? Какой речки?
— Нашей, Песенки.
— Не ходила я к речке, — твёрдо ответила старушка.
— Я там ваши следы видел. Да у вас и подол юбки влажный. И калоши на босу ногу.
— Путашь ты что-то милай! Юбку я о траву замочила. Страсть высокая трава. А калоши мне так удобнее — ногу не мнут. А у речки я не была.
Видно, старушка ни в какую не хотела сознаваться, что пошла в лес совсем не за грибами. Ну, её дело.
Интересно, не к Трифону ли она ходила? От июльской жары речка совсем обмелела, воды в ней было всего по колено. Даже утиные выводки перебрались на озеро, где простора и пищи было больше, чем на реке.
Так что даже баба Таня вполне могла перебраться на другой берег. А там до землянки Трифона рукой подать.
А если баба Таня была у Трифона — то зачем ходила к нему? Только ведь не скажет, да и обидится ещё на настойчивые расспросы.
Я вспомнил старую икону на стене землянки, вспомнил, как часто Трифон молился возле неё. Может, он какой-нибудь раскольник? Или там старовер? Не разбираюсь я в этих религиозных штуках. В истории христианства каких только течений не было.
Может, баба Таня с Трифоном одной веры. Вот и забрела старушка помолиться вместе с лесным отшельником.
Ладно! Спрошу у Трифона.
— Как ваши ноги, баба Таня? Не болят?
— Получше, милай, получше! Святыми молитвами, носят пока, — ответила старушка, упираясь палкой в лесную подстилку.
Некоторое время мы молча брели по тропинке. Раньше ночи в деревню не доберёмся, это ясно. Я махнул рукой и снова свернул в лес. Наберу ещё грибов, да сам нажарю!
Глава 7
В конце июля я поехал в Ленинград. Нужно было оформлять документы для перевода на заочное отделение.
Волнение перед поездкой как будто окунуло меня обратно в далёкое детство.
В моём детстве — том детстве, которое я помнил — я ездил в Ленинград несколько раз в год. И при каждой поездке легендарный город поражал моё воображение. Провинциальный Волхов не шёл ни в какое сравнение с Ленинградом.
Всю ночь накануне я ворочался без сна, вспоминая эти поездки.
Вот мы с тётей — старшей маминой сестрой — идём по Невскому проспекту. Широкий тротуар полон народу. Люди идут нам навстречу, обгоняют, выныривают наперез из боковых улочек. Я крепко держусь за тётину руку, чтобы не потеряться в этой бескрайней толчее.
Откуда-то слева слышится непонятная речь. Я поворачиваю голову и с замирающим сердцем вижу группу темнокожих людей, перед которыми стоит тётенька-экскурсовод. Экскурсовод что-то объясняет им, а люди переспрашивают на иностранном языке. Мой рот сам собой раскрывается от удивления. Неужели эти люди приехали сюда из Африки? Той самой, в которой крокодилы, бегемоты и обезьяны? О том, что в Африке нет кашалотов, я уже знаю.
Один из темнокожих людей замечает меня и расплывается в широкой белозубой улыбке.
А дальше — новое чудо. Неширокая река медленно течёт в гранитных берегах. Через реку перекинут широкий мост, по четырём углам которого стоят статуи. Статуи изображают вздыбленных коней, которых держат под уздцы почти совсем голые люди.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
И люди и кони — словно живые. Они отлиты во всех подробностях, но почти никто не обращает на них внимание. Только туристы фотографируются на фоне затейливой ограды и спешат дальше.
А дальше — Гостиный Двор. Низкое длинное здание с чередой широких арок. Это потом я узнаю, что оно квадратное. А пока для меня существует только та сторона, которая выходит на проспект. Тётя показывает мне здание бывшей Городской Думы с высокой круглой башней.
Но меня куда больше интересуют тележки, возле которых стоят улыбающиеся женщины в белых передниках.
Женщины продают мороженое. Не просто мороженое, а эскимо «Ленинградское» — самое вкусное мороженое в мире!
Я не решаюсь просить, но тётя и сама прекрасно знает, что мне нужно. Мы подходим к тележке, тётя отсчитывает продавщице мелочь. Та в ответ протягивает мне мороженое в шуршащей обёртке, из которой торчит деревянная палочка.
Замирая от счастья, я разрываю и разворачиваю обёртку и впиваюсь зубами в тёмно-коричневую, блестящую шоколадную скорлупу. Скорлупа трескается, обнажая белоснежную молочную мякоть. Во рту становится сладко и холодно.
— Кусай понемножку, — говорит мне тётя. — Горло заболит.
Но как можно откусывать понемножку, если так вкусно? Я отворачиваюсь в сторону, чтобы тётя не видела, и кусаю побольше. Язык, губы и нёбе немеют от холода. Сладкое счастье тает во рту, и в моё горло медленно сбегает прохладная молочно-шоколадная струйка.
Вместе с людьми мы переходим на другую сторону проспекта. Чтобы сделать это, нужно обязательно дождаться зелёного сигнала светофора — ведь по проспекту едут машины, автобусы и троллейбусы.
У нас в Волхове улицы можно переходить, где угодно — редкие машины видны издалека. А здесь они катятся непрерывным потоком.
На другой стороне расположен дом Зингера с забавной башенкой на углу крыши. В нём находится книжный магазин. Но туда нам сегодня не надо. Сегодня мы просто гуляем.
Перед домом Зингера — канал. Он тоже облицован серым гранитом. Ленинград — особенный город, с восторгом думаю я. Здесь даже реки — не просто реки с водой и берегами. Все они безукоризненно прямые и очень красивые в своём гранитном русле.
В конце канала я вижу странную огромную церковь с разноцветными куполами. Кажется, будто канал упирается прямо в неё. Я не впервые вижу эту церковь, но каждый раз забываю спросить, как она называется. Впрочем, меня не слишком интересует её название. Гораздо больше нравятся разноцветные купола, украшенные лепными спиралями. Они делают церковь похожей на сказочный восточный дворец из мультфильма.
Мы переходим канал, и через проспект открывается вид на Казанский собор. Его я знаю. Внутрь меня не водили, но я гулял между огромных толстых колонн, покрытых узкими вертикальными желобками. Одну их колонн сломал ударом ноги артист Евстигнеев в фильме о приключениях итальянцев в России. Я долго искал эту колонну, но так и не нашёл. Наверное, её заменили.
Ещё десять минут, и через высоченную широкую арку Главного штаба мы выходим на Дворцовую площадь. Широкая и блестящая, она кажется мне морем, которое зачем-то вымостили булыжником. Посередине площади, словно мачта затонувшего корабля торчит высокая колонна. На колонне — фигура ангела, который держит высокий крест.
Тётя говорит мне, что колонна ничем не закреплена, и просто стоит на огромном постаменте. А потом предлагает подойти поближе.
Но я упираюсь и тяну её прочь. Колонна высоченная и толстая — а что, если она грохнется и придавит нас?
Тётя смеётся.
— Эта колонна стоит уже больше ста лет!
Тем более! Вон, какая она старая! А вдруг в ней что-нибудь сломалось за это время?
Обойдя колонну по широкой дуге, мы подходим к воротам Эрмитажа. Ещё его называют Зимним дворцом. Это потому, что до революции здесь жили цари. Теперь во дворце музей, в котором много картин. Но картины меня не интересуют. Что интересного смотреть на неподвижных и непонятных нарисованных людей?