Vis vitalis[2], аристотелевы энтелехии, прана индийских йогов, магнетические флюиды Месмера или, если совсем по-простому, жизненные силы материальных существ — вот что было теми молочными реками и кисельными берегами, которые манили легких и тяжелых духов в этот безумный расколотый мир.
Но ведь она берет совсем по крошке, думал он. От них не убудет, а моя монада поправится, сколько можно морить ее голодом и держать на строгой диете из специально обученных служащих конторы и второжителей… Молоденькая фрау с хорошо заметным под клетчатым пальто раздутым животом пошатнулась и, бледнея, схватилась за локоть своего всполошившегося супруга, а Матильда запрыгала на месте, указывая на летящего в небе воздушного змея.
— Вам еще предстоит научить ее есть с меньшей жадностью и пользоваться столовыми приборами, — заметил господин Канегисер.
— Пусть этим занимаются более узкие специалисты, — усмехнулся он. — Сноходец укрощен и допущен к прогулкам. Мавр сделал свое дело, мавр отправляется на боковую.
— Я же рекомендовал вам взять отгул и отоспаться.
Не мог же он ответить правду: что в пансионе он теперь считал часы до новой встречи со своей воспитанницей, ночи напролет составлял планы дальнейших разговоров с ней и даже Леночка как-то с волнением шепнула, что ему стоит хоть иногда выныривать из омута страстей. Кропотливое выстраивание психической связи с чуждым существом из непостижимого мира, завоевание безусловного доверия этого существа, своего рода искушение и обольщение духа человеком, внушение ему сочувствия к материальному — все это завораживало. Монады больше не казались ему бесами, вызывающими метафизическое омерзение, — освободившись от львиной доли предубеждений, теперь он считал их скорее кем-то вроде инопланетян, мода на которых, впрочем, наступит значительно позже.
— Она все-таки нашла способ прицепиться и к вам, — резюмировал господин Канегисер.
Матильда пробежалась по всем окрестным улицам, пыталась забраться на дерево, чтобы изучить раскрывающиеся почки, — Иеремии пришлось опустить для нее ветку, — уронила шляпу в лужу, получила комплимент от большой уютной женщины, которая спросила, кого из своих троих дядюшек süßes Kind[3] любит больше. А потом застряла перед витриной магазинчика, торговавшего сомнительного вида безделушками. Она очень хотела внутрь, возбужденно указывала пальцем на бусы и кольца, но «дядюшки» решили не поощрять в чистом духе такое откровенное мещанство.
— Дойдем лучше до кондитерской, — сказал Хозяин, заворачивая за угол. — Если будешь хорошо себя вести, купим тебе крендель или этот их круглый пончик с вареньем…
Не успев договорить, он боковым зрением заметил зияющую пустоту на том месте, где только что была мышастая макушка. В следующее мгновение послышались начальственный окрик господина Канегисера и топот его помощника. Иеремия помчался вперед по улице, Хозяин — назад. Сам господин Канегисер с несвойственной ему суетливостью заметался, расспрашивая прохожих, не видели ли они девочку, вот такого роста, русая, под мышкой несла грязную шляпу… Все испуганно качали головами, охали, советовали подождать до вечера — сама придет, когда проголодается, — или обратиться в полицию. Матильда, только что чинно прогуливавшаяся под надежной охраной, буквально растворилась в воздухе.
— Что ж, — господин Канегисер зажег папиросу и привалился спиной к стволу старой липы, — надо уметь признавать поражения.
— У Иеремии часом нет талантов к розыску себе подобных?
— Ерема примитивный элементаль… Он был бы полезен лишь в том случае, если бы мерзавка утопла или заблудилась в тумане.
— Что ж, остается ждать Начальства и молиться. Вы еще помните молитвы?
— Начальство не осведомлено о нашей прогулке. — Господин Канегисер глубоко затянулся и выпустил дым в яркое мартовское небо. — Это было целиком и полностью мое самоуправство.
— Но…
— Она снилась мне. Она даже не была собою, она была тоской, от которой становилось нечем дышать. Каждую ночь я сидел вместе с ней взаперти безо всякой надежды… А тут такая погода пропадает.
Лицо господина Канегисера озарила виноватая мальчишеская улыбка, и на мгновение всезнающий наставник по духовидению превратился в растерянного юнца.
— Я слышал, из бывших духовидцев получаются отменные кадавры для особо ценных монад. Некоторые свойства тела сохраняются и после изгнания души.
— Любая подходящая плоть подлежит повторному использованию. Это сберегает природу… Ерему жаль, он не любит перемен.
Они постояли еще немного, внимательно изучая носки собственных ботинок.
— Наверное, мне стоит вас поблагодарить, господин Канегисер. Мне, признаться, давно и до чертиков надоело это… — Он задумался, но так и не нашел нужного слова и вернулся к уже имеющемуся: — Это. Может, вам потому и снится прошедшая жизнь, что она обыкновенно мерещится умирающим, а наше нынешнее существование — не более чем бесконечно растянутый во времени предсмертный миг?
— Не бесконечно, — ответил после паузы господин Канегисер. — Когда-нибудь это прекратится, так или иначе.
— Вот и славно. Человек ко всему привыкает, а я не хочу привыкать к… подобному состоянию.
— Понимаю вас.
И тут в пространство между ними, заслоняя саженными плечами солнце, шагнул молчаливый Иеремия. Он держал за шиворот Матильду, которая прижимала к груди стиснутый кулачок и голосила:
— Пусти! Я не убегала! Не убегала! Я же сама вернулась!
***
Она медленно разжала пальцы, и взору озадаченных «дядюшек» предстало колечко из самого паршивого серебра, с полупрозрачным красноватым камнем, в котором, будто кровь в воде, клубились более темные включения. Господин Канегисер протянул руку, но Иеремия мягко отстранил ее, и кольцá первым коснулся тот, кому оно предназначалось. Тот, кому несла его Матильда.
Тесный ледяной обруч обхватил голову, и зрение его раздвоилось. Словно на искусном витраже, сквозь который проступали многолюдная улица и удивленное лицо господина Канегисера, он видел, как на зеркальном паркете умирает девушка в белом платье с окровавленным лифом. И еще он видел и отчетливо ощущал свою руку — свою женскую руку, сжимающую нож с длинным тонким лезвием, и на указательном пальце блестело то самое кольцо с полупрозрачным камнем… Он поспешно передал кольцо господину Канегисеру и по его удивленному лицу понял, что наставник пережил то же видение. Затем кольцо оказалось у Иеремии, и тот с самым невозмутимым видом тщательно завернул его в платок и опустил в карман. Господин Канегисер с особой гордостью отмечал его «почти полную невосприимчивость к чудесам».
— Вещь не в себе! — В глазах духовидца мелькнул азартный интерес. — Возможно, у нее чутье.
— Ничего я не чуяла, оно само меня звало, — возразила Матильда. — Пело и пело, как тот охранник, который проверяет меня по