Читать интересную книгу Игра в ящик - Сергей Солоух

Ромка не любил черный хлеб. Но выбора не было. Необходимость жить на 30 рэ, ну максимум на тридцать пять в месяц, вынуждала есть то, что любит Катц. Да и не только он. Когда от впрок заготовленного, вечного сала уже воротило или же вдруг заканчивался очередной шмат универсального продукта, Ромка просто выходил на лестницу и слушал доклады межэтажных перекрытий. Старый общажный навык. Ловил звук праздника, какого-нибудь сабантуя.

– Привет, вы соли не дадите?

– Роман, как кстати, заходи давай, ко мне тут земляки приехали, гуляем...

И вот уже разговелся селедочкой под шубой. Но эти бесцеремонные, татарские набеги Подцепа позволял себе не слишком уж и часто. Чертовски тяжела водка на голодный желудок, даже сто грамм за встречу. Бывало и не удерживались. Выскакивали вместе с шубой. Все-таки «Докторская» колбаса Бори Катца или его же сыр «Российский» из общего холодильника гораздо реже подводили. Наружу выходили не сразу и исключительно естественным путем. Да и разговаривать с ними не надо было, поддерживать беседу, чокаться. Отрезал кусок и молча уничтожил. Без лишних звуков. Очень удобно.

Но увы, последние пару недель Катц разносолами не баловал. Сам перешел на Ромкино сало, которое, вообще-то говоря, во времена умеренного и стабильного достатка брезгливо игнорировал. Что у него, обычно такого денежного, приключилось, Рома не знал, да и не хотел узнавать. Просто терпел вместе с Борьком. Преодолевал временные трудности. Ждал то ли стипендии, то ли перевода.

«Ну нет, завтра не стану сидеть до закрытия магазина, хватит, днем выскочу и куплю свежий батон. Белый-белый. С хрустящей корочкой. Потрачусь немного. Издержусь. А Борька пусть сам жрет свои отруби» – с этой светлой мыслью, яркой и сладкой, так что буквально вприглядку, Ромка неторопливо зажевал пару кусков тяжелого и сырого бородинского с легким и воздушным салом. Запил чуть теплой водой из чайника. Прямо из горлышка. Заварки тоже не было. Приперла Катца жизнь. Серьезно сел на мель. А может быть, к зиме решил себе дубленку справить? Копит. Спросить, что ли, когда насмотрится программы «Время» в холле?

Спрашивать не хотелось. Тем более что «Время» давно уже закончилось. Ромка упал на кровать и долго лежал, прикрыв глаза рукой. Хотелось лишь одного – чтоб патовый день быстрее кончился. Желтый свет между смеженными веками погас, и явилось утро с целым ворохом новых, таких прекрасных надежд и обещаний. Но вечер еще тлел. Еще вонял паленым.

Ладно. Ромик, не глядя, расстегнул замочек своей студенческой папочки, засунул руку. Пальцы уперлись во что-то твердое и даже объемное. Вроде бы предполагалась пара совершенно невесомых козырей, легких и шершавых авторефератов. Серых, как тряпочки, тетрадок, которые вчера за пять минут до исторической встречи с научным руководителем Р. Р. Подцепа счастливо выцыганил под залог аспирантского удостоверения у бледноперой рыбы, заведовавшей в ИПУ архивом ученого совета. Бумага явно не оберточная, скорее упаковочная. Картон. Ромка ухватил большим и указательным таинственное, угловатое включение и выудил на свет. Ах, вот оно что. Левенбуковское дело. Забылось начисто. Худ. лит. Давно Ромаша не читал так просто. Безо всякой практической необходимости. Сто лет.

«Ну, вот и хорошо. Вспомним детство. Крыша сарая и Майн Рид».

ЩУК И ХЕК I

Жил человек в очень большом городе под красными звездами. Он много работал, а работы меньше не становилось, и никак ему нельзя было отдохнуть. Взять отпуск и уехать в маленький город, который стоял на быстрой речке с ласковым названием Миляжка. А сам город из-за этой речки с карасями да камышами звался Миляжково. Только через него не одна лишь веселая вода бежала и сверкала на солнце, но пролетали через него еще длинные, быстрые поезда. Везли грузы и пассажиров на восток и на запад нашей Родины.

И такая важная была эта железная дорога для советской страны, что в одном только городе Миляжково было целых три железнодорожные станции. Станция Подвойская, станция Миляжково и станция Фонки. Станция Подвойская так называлась, конечно, в честь героя и революционера товарища Подвойского. Станция Миляжково, просто потому что город такой, и если кто-то ехал сюда в гости или по заданию партии, он видел надпись на здании вокзала и сразу понимал: вот тут ему надо выходить. Ну а самая последняя станция по дороге на восток, или первая, если спешит поезд в Москву из снежной Сибири или от рудных Синих гор, называлась Фонки. И звалась она так не из-за речки или озера, и не в честь какого-нибудь красного командира, а потому что однажды, очень давно, один царь решил завести у себя производство немецких цветных стекол. Привез он мастеровых из-за границы и поселил недалеко от Москвы у реки Миляжки. И начали они из песка, которого на Миляжке видимо-невидимо, делать ему разные красивые стекла и цветные безделушки, до которых все цари, да и прочие разные барчуки-дармоеды большие охотники. Были они очень гордыми и заносчивыми, эти царские мастеровые, а чина на самом-то деле небольшого. Вот и прозвали их находчивые соседи-крестьяне не фонами, графами-баронами, а так себе, фонками. Сначала только жителей величали подобным образом, но со временем, и к самой местности с цехами и трубами, песчаными карьерами и березами прилепилось это словечко. Фонки да Фонки.

Вы, наверное, подумали, что после революции все эти царские наймиты и прихлебатели стали шпионами и вредителями. Конечно, так бы, наверное, и случилось, но только все они сбежали в свою далекую Германию еще до революции. В самом начале империалистической войны. Ну а те из них, кто, может быть, остался, один или два, вели себя тише воды ниже травы, потому что возле самой станции Фонки жили два очень бдительных мальчика – Щук и Хек. Были они ребятишками как раз того самого человека, который день и ночь работал в большом городе под красными звездами. И все никак не мог вырваться повидать свою семью. Хотя ехать от Москвы до Фонков всего два часа на пассажирском поезде. Но ведь все знают: когда человек по-настоящему занят своей работой, то у него и минуты свободной нет.

Только случилось вдруг в жизни этого человека одно чудесное событие. Такое замечательное, что он прямо за рабочим столом, под светом зеленого абажура, написал письмо своей жене, маме Щука и Хека. А написал он о том, чтобы семья его приехала к нему в гости, в большой красивый город, лучше которого и нет на белом свете. Днем и ночью сверкают над башнями этого города красные звезды. А по праздникам еще выше этих звезд зажигаются зеленые, желтые и голубые звезды салютов.

Как раз в тот момент, когда почтальон с письмом в большой черной сумке поднимался по лестнице, у Щука и Хека была линейка. Вернее, они хотели устроить пионерскую линейку, потому что у Щука из желтой бумаги получилась настоящая сигнальная труба, а у Хека из красной – настоящий пионерский галстук. Только вместо торжественного построения начался у них бой. Братья толкались и громко выли. А все из-за того, что заспорили, кого из них раньше примут в пионеры по правде.

Щук кричал:

– Меня! – потому что он был на год старше Хека и умел из бумаги делать любую трубу. Сигнальную, подзорную и даже трубку дозиметриста.

– Нет, меня, – упрямо бубнил Хек, который, если честно, мало того что был на целый год младше Щука, еще и ничего не мог вылепить из пластилина и уже тем более склеить из деревянных палочек.

Даже галстук из красной бумаги, совсем простенькая вещица, у него получился какой-то кривой, косой с неровными краями. Но все равно Хек ныл и ныл:

– Меня, нет, меня, – потому что был у него один необыкновенный дар. Он с первого взгляда мог определить, кто еврей, а кто нет. И никогда не ошибался.

И только-только братья стукнули по разику друг друга кулаками и приготовились уже бодаться, как в прихожей дважды прогремел звонок. А это значит к ним, к Серегиным. Дети остановились и тревожно переглянулись. Они подумали, что это мама. А у мамы Щука и Хека был странный характер. Она никогда не ругала сыновей за драку или разбитую чашку, она разводила их в разные углы комнаты и начинала отучать от курения. Конечно, братья были еще маленькие и курить если и пробовали, то, может быть, один или два раза, когда никто не видел, но мама все равно считала, что профилактика никогда не бывает лишней. И вот она ставила Щука в один угол, Хека в другой и приказывала одну за одной курить папиросы, которые специально для таких случаев хранились в шифоньере. Очень быстро и того и другого начинало тошнить и тошнило целый час или два. И курить потом, действительно, не хотелось неделю. Или целых две. А в неделе часов, тик-так, и не сосчитать. А в двух еще больше. И кому такое понравится?

Вот почему оба брата мигом вытерли слезы и бросились открывать дверь.

Но оказалось, это не мама, а почтальон. С газетою «Известия» и письмом. Газету, конечно, прислал Совет народных депутатов, а вот письмо мог отправить только папа.