«Я — пожизненный, даже посмертный…»
Я — пожизненный, даже посмертный.Я — надолго, пусть навсегда.Этот временный,этот посменныйдолжен много потратить труда,чтоб свалить меня,опорочить,и, жалеючи силы его,я могу ему напророчить,что не выйдет со мной ничего.Как там ни дерет он носа —все равно прет против рожна.Не вытаскивается заноза,если в сердце сидит она.Может быть, я влезал,но в душу,влез, и я не дам никомусдвинуть с места мою тушу —не по силе вам,не по уму.
«Прощаю всех…»
Прощаю всех —успею, хоть и наспех, —валявших в снеги поднимавших на смех,списать не давшихпо дробям примери не подавшихдоблести пример.
Учителей ретивейшихпрощаю,меня не укротивших,укрощая.Учитель каждыйсделал то, что мог.За дело стражду,сам я — пренебрег.
Прощаю всех, кто не прощал меня,поэзию не предпочел футболу.Прощаю всех, кто на исходе днявключал,мешая думать,радиолу.
Прощаю тех, кому мои стихине нравятся,и тех, кто их не знает.Невежды пусть невежество пинают.Мне? Огорчаться? Из-за чепухи?Такое не считаю за грехи.
И тех, кого Вийон не захотел,я ради душ пустых и бренных тели ради малых их детей прощаю.Хоть помянуть добром — не обещаю.
«Зачем, великая, тебе…»
Зачем, великая, тебесо мной, обыденным, считаться?Не лучше ль попросту расстаться?Что значу я в твоей судьбе?
Шепчу, а также бормочу.Страдаю, но не убеждаю.То сяду, то опять вскочу,хожу, бессмысленно болтаю.
Не умолю. И не смолчу.
ВЕЛИЧИЕ ДУШИ
А как у вас с величием души?Все остальное, кажется, в порядке,но, не играя в поддавки и прятки,скажите, как с величием души?
Я знаю, это нелегко, непросто.Ответить легче, чем осуществить.Железные канаты проще вить.Но как там в отношенье благородства?
А как там с доблестью, геройством, славой?А как там внутренний лучится свет?Умен ли сильный,угнетен ли слабый?Прошу ответ.
«Никоторого самотека!..»
Никоторого самотека!Начинается суматоха.В этом хаосе есть закон.Есть порядок в этом борделе.В самом деле, на самом делеон действительно нам знаком.Паникуется, как положено,разворовывают, как велят,обижают, но по-хорошему,потому что потом — простят.И не озаренность наивная,не догадки о том о сем,а договоренность взаимнаявсех со всеми,всех обо всем.
«Запах лжи, почти неуследимый…»
Запах лжи, почти неуследимый,сладкой и святой, необходимой,может быть, спасительной, но лжи,может быть, пользительной, но лжи,может быть, и нужной, неизбежной,может быть, хранящей рубежии способствующей росту ржи,все едино — тошный и кромешныйзапах лжи.
«Потребности, гордые, словно лебеди…»
Потребности, гордые, словно лебеди,парящие в голубой невесомости,потребности в ужасающей степениопередили способности.
Желанья желали всё и сразу.Стремленья стремились прямо вверх.Они считали пошлостью фразу«Слаб человек!».
Поскольку был лишь один кармани не было второго кармана,бросавшимся к казенным кормамказалось, что мало.
А надо было жить по совести.Старинный способ надежен и прост.Тогда бы потребности и способностине наступали б друг другу на хвост.
«Не ведают, что творят…»
Не ведают, что творят,но говорят, говорят.Не понимают, что делают,но все-таки бегают, бегают.
Бессмысленное толчениев ступе — воды,и все это в течениебольшой беды!
Быть может, век спустяинтеллигентный гот,образованный гуннпрочтет и скажет: пустяк!Какой неудачный год!Какой бессмысленный гул!
О чем болтали!Как чувства ме́лки!Уже леталилетающие тарелки!
ОБЪЯВЛЕНЬЕ ВОЙНЫ
Вручая войны объявленье, посол понимал:ракета в полете, накроют его и министраи город и мир уничтожат надежно и быстро,но формулы ноты твердил, как глухой пономарь.
Министр, генералом уведомленный за полчаса: ракета в полете, — внимал с независимым видом,но знал: он — трава и уже заблестела коса,хотя и словечком своих размышлений не выдал.
Но не был закончен размен громыхающих слов,и небо в окне засияло, зажглось, заблистало,и сразу не стало министров, а также послови всех и всего, даже время идти перестало.
Разрыв отношений повлек за собою разрывмолекул на атомы, атомов на электроны,и все обратилось в ничто, разложив и разрывпространство, и время, и бунты, и троны.
«Во-первых, он — твоя судьба…»
Во-первых, он — твоя судьба,которую не выбирают,а во-вторых, не так уж плохтаковский вариант судьбы,а в-третьих, солнышко блестит,и лес шумит, река играет,и что там думать: «если бы»,и что там рассуждать: «кабы».
Был век, как яблочко, румян.Прогресс крепчал вроде мороза.Выламываться из времен —какая суета и проза.Но выломались из времен,родимый прах с ног отряхнули.Такая линия была,которую упорно гнули.
Они еще кружат вокругпланеты, вдоль ее обочин,как спутничек с собачкой Друг,давно подохшей, между прочим.Давно веселый пес подох,что так до колбасы был лаком,и можно разве только вздохиздать, судьбу его оплакав.
Оплачем же судьбу всех тех,кто от землицы оторвался,от горестей и от утех,и обносился, оборвался,и обозлился вдалеке,торя особую дорожку,где он проходит налегкеи озирается сторожко.
«История над нами пролилась…»
История над нами пролилась.Я под ее ревущим ливнем вымок.Я перенес размах ее и вымах.Я ощутил торжественную власть.
Эпоха разражалась надо мной,как ливень над притихшею долиной,то справедливой длительной войной,а то несправедливостью недлинной.
Хотел наш возраст или не хотел,наш век учел, учил, и мчал, и мучилгромаду наших душ и тел,да, наших душ, не просто косных чучел.
В какую ткань вплеталась наша нить,в каких громах звучала наша нота,теперь все это просто объяснить:судьба — ее порывы и длинноты.
Клеймом судьбы помечены столбцыанкет, что мы поспешно заполняли.Судьба вцепилась, словно дуб, корнямив начала, середины и концы.
«Мир, какой он должен быть…»
Мир, какой он должен быть,никогда не может быть.Мир такой, какой он есть,как ни повернете — есть.
Есть он — с небом и землей.Есть он — с прахом и золой,с жаждущим прежде всегопреобразовать его
фанатичным добряком,или желчным стариком,или молодым врачом,или дерзким скрипачом,
чья мечта всегда была:скатерть сдернуть со стола.Эх! Была не была —сдернуть скатерть со стола.
ОДА МЕЙЕРХОЛЬДУ