Читать интересную книгу Траян. Золотой рассвет - Михаил Ишков

Рассказывая о превратностях судьбы, философы часто ссылались на пример хозяина Эпиктета Эпафродита, вольноотпущенника и секретаря Нерона, одного из первых римских богачей. Могущественный в эпоху Нерона человек, он присутствовал при последних минутах господина, когда императора — актера или, может, актера — императора, должны были захватить посланные за ним вдогонку мятежники. Эпафродит помог Нерону вонзить меч в горло. Этот баловень судьбы в угоду моде, а может, ради забавы — хотелось похвастать перед дружками, каких чудаков он держит у себя в рабах, — разрешил Эпиктету посещать лекции известного римского философа Музония Руфа. Он вволю издевался над Эпиктетом и в назидание, чтобы набравшийся философской премудрости раб не очень зазнавался, однажды приказал скрутить ему ногу особым орудием. Эпиктет оставался спокойным и только предостерег хозяина: «Ты сломаешь ее». Когда же это действительно случилось, Эпиктет также спокойно добавил: «Ну вот, ты и сломал». Во времена Домициана был у Эпафродита сапожник, которого он продал за непригодностью. По воле случая, этот раб, купленный одним из приближенных цезаря, стал сапожником Домициана. Видели бы вы, как стал ценить его Эпафродит. «Как поживаете, милый Фелицион? Целую тебя!» Когда кто‑нибудь спрашивал Эпафродита: «Чем занимается сам?» — он благоговейно отвечал: «Советуется с Фелиционом!». Чем же кончил Эпафродит? Каков итог пресмыкательств? Домициан казнил его, объявив гражданам, что даже с добрыми намерениями преступно поднимать руку на господина.

Во времена правления Нерона и Домициана таких примеров было множество, так что в обществе очень скоро возобладало убеждение, что умение стойко переносить невзгоды — это самое необходимое знание, которому только и стоит учиться. Так философия вошла в моду. Всякий раз, после смерти очередного тирана, Рим оказывался наводнен всякого рода босоногими, бородатыми учителями. Они расхаживали в драных плащах, с посохами в руках называли себя кто киниками, последователями Диогена, разговаривавшего с Александром Македонским, не вылезая из бочки; кто сторонником Эпикура, нахвалившего наслаждение в качестве единственной и достижимой цели жизни. Другие — их было большинство — излагали учение, рожденное в Афинах, в расписной Стое, Зеноном, у которого была кривая шея. Его учение было подхвачено кулачным бойцом Клеанфом, явившимся в Афины с четырьмя драхмами в кармане и случайно на улице наткнувшегося на Зенона, и, конечно, обладавшим огромным самомнением и величайшими способностями Хрисиппом. Наука этих троих пришлась римлянам особенно по сердцу.

Ларций и Эвтерм по примеру многих часто рассуждали о том, что куда полезнее и приятнее совпадать в своих устремлениях с окружающей природой (а для этого, конечно, необходимо знать, что есть благо и что зло и что требует от тебя природа), чем жить по прихоти капризов, своих и божественных? Разобрав до тонкости предмет, оба единодушно согласились, что провозглашенное Зеноном стремление к самосохранению как изначально движущее поведением человека и при определенных условиях возвышающее его до заботы о благе государства, а то и до понимания обязанностей отдельного существа по отношению к миру в целом, — куда более действенная, воистину неодолимо влекущая сила, чем воспеваемое Эпикуром удовольствие. Разве жизнь состоит исключительно в поиске наслаждений, спрашивали они и согласно отвечали: нет, это пустое, это обман. Подобного мнения поддерживал и отец Ларция Тит. Скоро последователей Зенона развелось в столице видимо — невидимо, пока Домициан не изгнал это поганое племя из Италии.

Главный вопрос, обращенный к каждому из живущих на земле, был прост, понятен — в чем ты властен, а в чем нет? Ясно, что никому не дано избежать несчастий, болезней, прочих ударов судьбы, и бунтовать против божественного промысла либо против подобного устроения мира — глупо и бесполезно. Но если мы не в состоянии избежать невзгод, то в своем отношении к подобным ударам мы вполне свободны. Каждый волен сетовать на судьбу, взывать к небесам, искать виноватых, удариться в мольбы и покаяние, в отместку терзать других. Но он также награжден правом стойко встретить опасность, проявить благоразумие, ни при каких обстоятельствах не расставаться со справедливостью. Вот еще вопрос — что есть смерть? Как к ней относиться? Как к неотвратимой мучительной неизбежности, как к незаслуженному наказанию или как к несчастному случаю, который может произойти с каждым из нас?

Разве в этом выборе нам отказано? Разве мы не в силах сохранить мужество и с достоинством перенести невзгоду? Просто надо знать, что есть добродетель, а что порок, и как приобщиться к первому и избегать второго.

Разве не так?

Теперь поговорим об окружающей нас вселенной. Взгляните вокруг непредвзято и ответственно. Разве все, что есть в этом мире, не устроено разумно? Разве все, что движется, не движется по самым совершенным траекториям? Разве законы, по которым устроена природа, не пригодны для счастья? Будь по — иному, мир давным — давно развалился, погряз бы в катастрофах. Но нет! Что мы видим ежедневно? Вечную, потрясающую своим постоянством смену дня и ночи. Без пропусков и прогулов, радуя нас, встает солнце. Идут дожди, то вызывая умиление в душе, то недоброе словцо в адрес небесной силы. Почва и женское лоно наполняются влагой и с радостью взращивают посеянное нами семя. Каждую ночь на небо выбегают звезды — предметы вполне полезные и удобные в обращении. Изучив ход светил, можно водить корабли, выносить суждение, что ждет человека. На звезды — будь то в полночный час, когда вы в обнимку с девушкой изучаете рисунок созвездий, или зимней морозной ночью на рынке — можно любоваться, загадывать желания, познавать мир и самого себя. А удовольствие поймать рыбку в реке, собирать грибы, искупаться в жаркий день, выпить пива, научиться владеть мечом или сарматским копьем — контосом, понять Пифагора, утверждавшего, что сумма квадратов катетов равна квадрату гипотенузы, прочитать книгу, окунуться в море? А радость погладить кошку, погулять с собакой?

Давайте обратим взгляд на самих себя. Разве человек не совершенство? Разве его разум не часть мирового логоса? А как порой мы пользуемся божественным даром? Хлещем по щекам слабых и униженных, бьем ногами собак, спускаем шкуры с кошек, режем животных на аренах. Разве только животных! Убиваем без разбора людей, и кто больше убьет, тот требует и удостаивается лаврового венка и триумфа.

Это все от незнания. От заблуждений, к которым склонен безграмотный в вопросах жизни человек.

Как раз последнюю истину о бессмысленности человекоубийств Ларций отказывался принять. Мир устроен на крови. Эвтерм и соглашался, и не соглашался, однако спорить не отваживался.

Скоро интерес Ларция к подобным беседам угас. Его ждала армия. Куда охотнее он теперь занимался воинскими упражнениями, в которых домашним партнером в схватках нередко выступал Эвтерм. Вот тут хозяин вовсю отыгрывался на гречишке. Не щадил, старался уколоть побольнее, а то лупил наотмашь деревянным, напоминавшим дубину мечом. Правда, только до той поры, пока Эвтерм с помощью Ларция не освоил несколько приемов, позволявших мгновенно обездвиживать размахивающих мечами.

На этой отменной закваске — философии и умении наносить удары — взрастало в ту пору поколение римлян — покорителей мира.

Совершенствовать воинскую науку хозяину и рабу пришлось в военных лагерях. Так что когда Ларций вышел на улицу, он мог быть спокойным за свой тыл.

* * *

Так до конца не справившись с уже забытым энтузиазмом, взволновавшим Ларция после разговора с Плинием Младшим, отставной префект решительно свернул в сторону амфитеатра Флавиев (Колизея). Мальчишка — факелоносец, тут же смекнувший, что придется топать краем страшной Субуры — района города, где по ночам царствовали разбойники, — нерешительно остановился, испуганно глянул на гостя, попытался было приотстать. Забеспокоились и приставленные к гостю рабы, тогда Ларций взял факелоносца за ухо и вывел вперед. Далее пошли ровно, в ногу.

На улицах было пусто, тихо. До полуночи оставался час, на улицах еще не было слышно криков и призывов о помощи. В полную силу работали все похабные заведения — от трактиров, где подавали дрянное вино и жаркое из кошек, до лупанариев, двери которых освещались красным фонарем. По пути встретили рабов — лектикариев, протащивших носилки с каким‑то важным господином. Носилки окружала многочисленная охрана. Уже на выходе из Субуры, когда в свете луны впереди обнажился гигантский бастион Колизея, они услышали тонкий девичий вопль, затем несколько грубых окликов и, наконец, увесистый шлепок. Факелоносец замер, умоляюще глянул на Ларция. Префект прибавил шаг и, обгоняя свет, бросился на крики. Эвтерм и два приданных им раба поспешили следом. Последним, обливаясь слезами и коротко всхлипывая, побежал мальчишка.