Руслан садится напротив меня, свет из окна падает на его лицо: оно кажется серым, а глаза – воспаленными.
– Вот скажи, пойдут осетины на ингушей или нет? – спрашивает Ходов.
– Пойдут или нет? – переспрашивает Руслан, нахмурившись. – А смысл? Чтобы еще несколько семей ворота открыли?
В Осетии говорят, что ворота открывают, когда в дом привозят покойника.
– Мой внук прострелен пулями, – Ходов смотрит мне в глаза, сигарета в его руке забыта, пепел падает на стол. – Был живой, веселый мальчик, бегал по улице, играл в игрушки. Его больше нет. Вы думаете, он был для меня лишним? Каждый из нас хочет отомстить за своих родных. Разобраться. Но мы понимаем, к чему это приведет. Мы законопослушные люди. Осетины всегда такими были.
Он говорит, что террористы выбрали Беслан, потому что хотели внести раскол между осетинами и ингушами, посеять войну на Кавказе, и если война начнется, их цель будет достигнута. И Осетия должна держать себя в руках. Как форпост мира.
И еще он говорит, что Беслан «ждет выводов».
– Мы будем ждать, что нам скажут официальные власти. Будем ждать результатов расследования. Ждать, когда глава государства скажет нам, почему это произошло и кто виноват. Надо дождаться.
– А если не скажет?
– Тогда мы потеряем веру в нашу власть. – Ходов встает из-за стола и начинает ходить по кабинету. – Беслан интересует, как это стало возможным и кто должен понести за это ответственность. Мы верим, что власть накажет виновных. Мы не жаждем крови. Мы просто хотим знать, что виновные наказаны и приняты меры, чтобы такое не повторилось. Нам нужна правда.
Мне совсем не хочется донимать Ходова вопросами, я вижу, что он устал. Но ему нужно высказаться, это очевидно. Каждый день он задает себе вопрос, как террористы смогли захватить школу. Каждый день его спрашивают об этом люди. На улице. Дома. На работе. У него нет ответа на их вопросы. У него много своих вопросов к властям. «Я знаю, что всегда, во всех трагедиях виновато разгильдяйство, но мне этой причины мало, – Ходов садится и закуривает новую сигарету. – Следствие должно определить причины. Еще хочу знать: почему с 1 по 3 сентября руководство страны не обратило на нас внимания? Почему сюда не приехало ни одно ответственное лицо из Москвы? Я вот тут сидел все время, – показывает он рукой на свой стул, – а за соседним столом, вон там, сидел Дзасохов. Я видел тут наших министров, но я не видел ни главы государства, ни директора ФСБ».
У него есть вопросы и к соседям по административной границе – почему к школе не пришли муллы, имамы, старейшины? Почему не привели жен террористов, чтобы они их остановили?
Я говорю, что это вряд ли помогло бы. Ходов горячится: нужно было испробовать все.
– Мы бы их пропустили. Они могли остановить эту бойню. Я слышал, как Дзасохов звонил Закаеву, звонил представителю Масхадова в Баку. Просил спасти детей. Говорил: «Мы окружим ваших людей живым щитом, мы дадим им уйти, я клянусь всем святым, что у меня есть». Я уверен, что мы их выпустили бы, если бы они откликнулись.
– Никто бы их не тронул, – кивает Руслан Дауров, хмуро глядя в стол.
– Мы на все были готовы, – продолжает Ходов. – Мы дали бы им любые гарантии. Мы могли всё, потому что оцепление было наше, в нем парни наши стояли. Но эти представители Масхадова говорили, что перезвонят нам, и не перезванивали. А потом им нельзя было дозвониться.
Он закрывает глаза и откидывается на спинку кресла. Какое-то время мы молча сидим за столом. Темнеет. Мне кажется, каждый из них вспоминает то, что уже никогда не забыть.
– Знаете, это мой любимый внук был, – тихо говорит Ходов. – Его в мою честь Володей назвали. У меня все это время такой комок вот тут стоит, – он дотрагивается до груди. – Но я уже потихоньку отхожу. Работа помогает. Жатва у нас. Отопительный сезон. Школу новую надо строить.
Город ангелов и белых птиц
Сороковины продолжаются, я иду в школу № 1. В руины, которые от нее остались. Темно-красный неровный кирпич, опаленный пожаром. Черный выжженный пол спортзала. Горы букетов. Сотни детских игрушек. Бутылки с водой, спрайтом, пепси-колой. Шоколадки. Печенье. То, что любят дети. Священник говорит о вечном покое, памяти и Царстве Небесном. Ветер свободно залетает в окна, в которых во время штурма стояли дети и через которые дети убегали. Ветер теребит платки темных женщин, стоящих перед священником, но не задувает свечи. Свечи – на полу, в руках, у стен. На стену кто-то прибил большое деревянное распятие. Символ жертвы и символ прощения. Лица у женщин освещены мягким восковым пламенем и кажутся иконами. В них много знания о боли и страдании. Дождь падает на эти лица, и не ясно, где дождь, а где слезы. Здесь, в этом спортзале, я четко понимаю, что войны не будет. Никто ни на кого не пойдет. Потому что эти люди совершили здесь еще один подвиг.
Не знаю точно, чья заслуга в том, что людей, обезумевших от горя, остановили. Что число жертв бесланского теракта не выросло в десятки раз. Что новые семьи не открыли ворота своих домов. Я думаю, что это заслуга жителей Беслана. Матерей, отцов, братьев и сестер тех, кто погиб. Я не видела в них ненависти. И не видела ее никогда потом. Это был уже другой, новозаветный, Беслан.
Новое бесланское кладбище образовалось в сентябре 2004 года за несколько дней. 300 свежих могил – за несколько дней. Столько людей в этом городе никогда не умирало.
Люди в трауре идут по кладбищу – молча, опустив головы, изредка останавливаясь перед могилами и всматриваясь в фотографии погибших. Мужчины небритые, потому что так положено до истечения 40 дней. Женщины с черными лицами. Никто не замечает холодного ветра. На надгробных крестах повязаны черные платки, они развеваются на ветру, как черные вороны.
Я иду мимо могил. Вот похоронены брат с сестрой – их могилы рядом. Вот мать и трое детей. Тотиевых похоронено шестеро. Хузмиевых двое – Алан и Стелла. На могиле у Алана лежит плюшевая желтая улитка. У Стеллы – серый медвежонок.
Аслана и Сослана Токмаевых назвали в честь героев осетинского фольклора – богатырей. Их мама Лена Бероева стоит над могилами детей. Когда мальчики были маленькие, Лена разошлась с мужем. Детей воспитывала сама, помогала бабушка. 1 сентября Лена не смогла отпроситься из парикмахерской, где работала, и мальчики ушли в школу