class="p1">Шотландец замолчал, сжимая кулаки и тщетно пытаясь взять себя в руки, но вдруг увидел, что доктор смотрит на него без тени гнева или сарказма.
— Тише, — повторил тот, — учитесь обуздывать свой нрав. И запомните: громче всего кричится тогда, когда хочется заглушить собственные внутренние голоса. Если вы на миг задумаетесь о моих словах, то поймете мою правоту. Я не претендую на венец пророка. Просто… таков Орсо, друг мой. В нем есть нечто особенное. Не мое дело, что он оставил позади, но я уверен: он был в аду, сумел вырваться и с тех пор носит кусок этого ада при себе, как обрывок паутины.
Он держится в тени — а меж тем он один из самых влиятельных кондотьеров Италии. Перед ним преклоняется насмешник Дюваль, Клименте старше его на добрых десять лет, а считает его своим покровителем. Полковник возглавляет немногочисленное личное войско герцогини, но при нужде за несколько дней соберет трехтысячную орду головорезов, преданных ему, как свора собак. Сам же он предан лишь герцогине, которая в свое время оказала ему огромную услугу. И, как видите, Орсо старается на совесть. Поверьте, немногие сумели бы так виртуозно обставить нападение на графство, чтоб покончить с делом за одну ночь и не оставить никаких достойных доверия следов.
Годелот опустился в кресло и сжал голову руками.
— Я прежде думал, что так убедительны и красноречивы бывают лишь свахи, — произнес он уже без прежней запальчивости. — Не пойму только, зачем вы превозносите полковника передо мной. Деваться мне от его превосходительства все одно некуда даже без особой к нему любви.
Бениньо усмехнулся уже совсем искренне:
— Вы все ищете подвоха… Впрочем, это вполне обоснованно. Но на деле… — он секунду помолчал, а потом проговорил неторопливо и осторожно, будто снимая повязку с едва начавшей рубцеваться раны: — Годелот, меня самого воспитал невольный убийца моего отца. Этот человек сделал меня сиротой, но взамен дал мне крылья. Всем, чего я, нищий сельский мальчик, достиг в этой жизни, я обязан лишь ему.
Шотландец сдвинул брови.
— Полагаю, этот достойный господин не был предводителем отряда, разгромившего ваш дом… — пробормотал он.
— Нет, — ровно ответил Бениньо, — он был государственным изменником, собственный сын выдал его властям, и он был казнен за военные преступления. Я даже не видел его могилы. Его зарыли на тюремном кладбище среди убийц и прочего сброда. Прошло больше двадцати лет. Но для меня он навсегда останется моим благодетелем и вторым отцом, каких бы гнусностей ни приписывала ему молва.
Годелот стиснул зубы:
— Зачем вы рассказываете мне это?! После всего, что я узнал сегодня, меня трудно вновь поразить.
— Я не пытаюсь поразить вас, а поучаю по-стариковски. Я уже говорил: люди должны использовать друг друга, покуда знают меру. Так дерзайте, Годелот, используйте полковника. Далеко не каждому юнцу выпадает такой шанс. Не смейте приносить его в жертву своей юношеской горячности. Учитесь у Орсо. Всему. Достойному и недостойному. Особенно последнему.
— Почему? — нахмурился Годелот.
— Потому что тогда вы будете знать, чего ожидать от людей, перестав мерить их по себе, — спокойно пояснил врач.
Шотландец откинулся на спинку кресла.
— Доктор Бениньо, вы говорите, что я кричу, чтоб заглушить внутренние голоса. Быть может. Но только держу пари, что и вы развели философию больше для того, чтобы уйти от темы, что была вам не по душе. А я все же спрошу. Вы утверждаете, что бессильны помешать герцогским бесчинствам и потому закрываете на них глаза. Но почему вы не покинете этот… военный лагерь и не перестанете участвовать в том, что вам претит?
Глаза эскулапа, только что задумчивые и внимательные, разом заледенели, будто подернутое инеем оконное стекло:
— Все уверены, что я служу герцогине ради отменного жалованья. Чем вас не устраивает эта версия? Между прочим, по договору исцеление герцогини, вне зависимости от его причин, обеспечит меня до конца дней. Ее сиятельство не забывает поддерживать в людях должное… усердие.
Годелот помолчал.
— Вы не бедствовали бы нигде. Вы превосходный врач, а не пикинер на пенсии.
Бениньо крепче сжал ножку бокала, и его ноздри слегка дрогнули.
— Похоже, я перегнул с разглагольствованиями. Вы стали дерзки и любопытны.
— Я был таким всегда, но прежде вы казались мне божеством, а сейчас стали человеком.
— Вот оно что! Я сам подпортил свой ореол. Тем лучше. Слишком тяжкий это труд — быть для кого-то богом. А ведь тут нет ничего сложного, Годелот. Я в курсе всех безумств и преступлений моей госпожи. Я знаю имена всех ее жертв. И причины их смертей. Я знаю, что именно ее сиятельство ищет, зачем и какими способами. Вы действительно полагаете, что меня кто-то отпустит отсюда живым? Я пленник в этом доме, друг мой. И, боюсь, навсегда. — Слегка побледневший юноша собирался что-то сказать, но Бениньо жестко отрубил: — Молчите! И вот еще что, Мак-Рорк. Надеюсь, вам пригодятся мои сегодняшние… россказни. Но не рассчитывайте на мою помощь. Разве что я сам ее предложу. И то не спешите соглашаться. Она может вам дорого обойтись. А сейчас — вон отсюда. Я потратил на вас уйму времени.
Годелот встал и щелкнул каблуками:
— Виноват, господин доктор! Разрешите откланяться.
— Катитесь! — рявкнул врач и добавил чуть тише: — И, ради бога, будьте осторожны.
Глава 4
Невеста на мосту
Алонсо в самом лучезарном настроении шагал по кривому переулку. Дядя отпустил его аж до завтра, с утра перепало несколько монет, Риччо вернулся живой и невредимый — жизнь цвела если не розами, то всяко незабудками, и печалиться было не о чем.
Проходя мимо лавки Барбьери, мальчуган услышал знакомый приветливый голос:
— Алонсо! Ишь, гордый, идет — не здоровается!
Малыш обернулся — на крыльце лавки стояла Росанна.
— Спешишь, милый? Зайди на минутку, погляди, чем угощу!
Его не пришлось уговаривать. Уже через несколько минут он сидел позади прилавка, почти набожно надкусывая пирожок. Росанна с улыбкой потрепала мальчика по взъерошенным волосам:
— Вкусно?
— Объеденье!.. — пробормотал Алонсо с набитым ртом.
Несколько минут лавочница неторопливо возилась у мешков, то и дело не без умиления поглядывая на малыша. Алонсо тем временем дожевал и уже подбирал крошки с одежды.
— Еще хочешь? — ласково спросила девушка. Ребенок застенчиво потупился:
— А тебя батюшка не заругает?
Но Росанна только отмахнулась:
— Будто он считает! Я сама их пеку. — Протянув Алонсо второй пирожок, лавочница задумчиво постучала пальцами по прилавку. — Кстати, как поживает Риччо? Он поранился несколько дней назад и с тех пор не заглядывал.
Алонсо энергично покивал головой:
— О, он здоров!