Читать интересную книгу АдрастеЯ. Или Новый поход эпигонов - Иван Плахов

– Ну, я не знаю… То есть… Честно говоря, я сначала подумала, что вы пошутили. Разыграли нас с подругой. Вы это серьезно?

– Ну конечно, Людочка, конечно! Никаких шуток. Приходите. Будут весьма солидные люди, шарманистое окружение, рандеву со свечами и музыкой. Вам непременно понравится, – настойчиво убеждал ее бархатистый голос в трубке. – Приходите, я друзей с вами познакомлю. Ну что вы? Соглашайтесь. Чудесный шанс, один, слышите – всего один вечер в кругу моих друзей. Если вам не понравится, то обещаю, что компенсирую потраченное на нас время походом в казино. Будете играть целый вечер. Мой приятель – один из совладельцев казино в районе старого Арбата. Ну так как, я вас уговорил? Вы придете?

«А почему бы и нет… Если врет, то ведь можно уйти. Только звать ли Вику? Хотя с ней, может, и лучше, безопасней как-то», – решила Людочка, но в трубку промямлила:

– Ну, я вообще-то не знаю. У меня уже были планы на вечер. Надо подумать, решить…

– Да что тут думать! – прервал ее Димин голос. – Вы просто приходите – и всё тут. Не понравится – всегда можете уйти. Соглашайтесь, Людочка, соглашайтесь. Один вечер – это же не вся ваша жизнь.

– Ну хорошо. А где вы живете? Я так понимаю, вечеринка будет у вас дома?

– Нет-нет, у меня в мастерской, – поторопился уточнить Дима. – Это в центре, недалеко от Трубной площади. Как доехать, я вам скажу, а еще лучше – встречу. По-настоящему гулять начнем где-то часов в девять. Так что мы сможем до этого сходить куда-нибудь вместе. Поедим, вина выпьем… Я одно местечко знаю – просто класс. Оно вам непременно понравится. О деньгах не беспокойтесь: я угощаю.

– Ну ладно. Раз уж вы так уговариваете, пожалуй, я соглашусь. Но за подругу не ручаюсь.

– Я почти уверен, что она согласится. Интуиция мне подсказывает.

«Халява, а не интуиция, – со злой иронией подумала Людочка, представляя, как обрадуется Вика нежданно-негаданному счастью бесплатно поужинать и потолкаться среди холостых мужиков. – Да она сама доплатит, только бы кто ей вставил, да поглубже. Уж эту-то суку я знаю… Сама такая».

– Ну хорошо, давайте адрес. Только мы раньше шести не освободимся. Еще и до центра добираться… Часов в семь вас устроит?

– Вполне, – радостно промурлыкал Димин голос на том конце трубки. – Записывайте…

Записав адрес и договорившись о месте встречи, Людочка опустила трубку и, откинувшись в кресле, сладко потянулась.

«Эх, жизнь удалась! – радостно подумала она. – Чувака на бабки раскрутим, потусим… И главное, – тут она злорадно хихикнула, – месячные – никаких последствий! Природа, блин, природа. Против нее не попрешь. А что будет дальше… поживем – увидим».

Вспомнив, что надо позвонить Вике, Людочка набрала ее номер и рассказала о вечеринке. Затем позвонила Драчу, с которым договаривалась сегодня увидеться, и отменила встречу, сославшись на сильную головную боль.

Все мысли ее теперь были неотступно заняты предстоящим вечером, о котором она фантазировала бог знает что. День стал осмысленным и слегка волнующим: осталось отсидеть положенные часы на работе, ничем не раздражая начальника, и после этого честно отправиться на свидание с неким Димой со смешной для русского человека фамилией Бзикадзе.

15

На входе в подвал Варухову пришлось наклонить голову, чтобы не удариться: дверь-лаз, похоже, была рассчитана на карликов и лилипутов.

Протиснувшись в лаз, и чуть не порвав рукав пальто о ржавый гвоздь, торчащий из полусгнившей деревянной дверной коробки, он оказался внутри. Потолок в обширном подвале оказался очень низким. Ходить можно было, только втянув голову в плечи и полусогнувшись, чтобы случайно не задеть металлические стержни и скобы, которые там и сям торчали из потолка. Было душно, жарко и влажно, а со света – почти ничего не видно.

«Если этот придурок насилует своих баб в таких местах, то ему точно нужно к врачу», – мелькнула в голове у Игоря Петровича мысль, но тут он неосторожно двинулся вперед и со всего маху ударился головой о что-то твердое.

– Ой, гребаный бабай, мать моя женщина!.. – чуть не в полный голос застонал он от боли.

– Товарищи, осторожней! А то без башки можно запросто остаться. Тут черт знает сколько труб и разного дерьма висит. Берегите головы, они вам еще пригодятся, – раздался чей-то мужской голос из глубины подвала. – Сначала осмотритесь, привыкните к темноте, а потом идите.

«Хорошая мысль, да только задняя», – чертыхался про себя Варухов, яростно потирая ушибленное место, словно пытаясь разогнать боль руками.

– Игорь, ты как? – полуобернувшись, с участием спросил фотограф. – Голова-то цела?

– Да вроде цела, Аркаш. Будь оно всё неладно. Не день, а сказка. С самого утра шишку заработал.

– Ничего, Игореша, до свадьбы заживет, – ободрил его приятель. – Береги всегда голову, а хозяйство смолоду, как говаривал мой папаша, и всё у тебя будет тип-топ. Давай, Игорь, двигай, а то без нас начнут.

– Я уже себя двинул… Будь оно неладно… – бормотал под нос Варухов, осторожно пробираясь вслед за фотографом куда-то вглубь подвала, старательно пригибая голову в тех местах, где с потолка свисали трубы и непонятные жестяные короба. Наконец трубы кончились и Варухов сумел выпрямиться и впервые как следует оглядеться вокруг, не боясь удариться о что-то торчащее с низкого потолка.

Прямо перед ним была довольно просторная площадка, обнесенная низким парапетом из кирпича. Внутри лежало голое окровавленное женское тело с багровыми синяками на запястьях и щиколотках. Самое ужасное – у тела не было головы, а на ее месте темнело багровое пятно, в середине которого белели кости шейных позвонков.

– Всем всё хорошо видно? – раздался будничный голос судмедэксперта, который суетился вокруг обезглавленного трупа. – Фотограф, зафиксируйте, пожалуйста: во-первых, у трупа отсутствует голова. Снимите ранение с разных точек: общим планом, в три четверти и крупно. Так, хорошо. Во-вторых, брюшная полость разрезана. Разрез идет от вагины до мечевидного отростка. Его пересекает другой разрез, перпендикулярный, чуть ниже грудной клетки, во всю ширину передней части тела. Судя по открытым краям раны, его сделали слева направо. Фотограф, снимите здесь, пожалуйста. И здесь. Сначала слева, затем справа. Очень хорошо. Внутренности удалены и разбросаны вокруг трупа по кругу. Края раны раскрыты и закреплены вязальными спицами. Фотограф, фиксируйте, пожалуйста. Особо крупно снимите вот это место, видите, края раны и спицы. И слева, и справа. Так, что дальше? Подушечки правой и левой кистей срезаны каким-то острым предметом. На запястьях рук и на щиколотках видны следы синяков. Скорее всего, от веревки, которой были ранее связаны руки и ноги жертвы. Так, продолжим дальше…

Судмедэксперт продолжал монотонно бубнить и бубнить, но Варухов почти ничего не слышал. Страшное зрелище шокировало Игоря Петровича настолько, что его чуть было не стошнило. По долгу службы он чуть ли не каждый день сталкивался с трупами, осматривал изувеченные тела и повидал немало жестокости – но иной: простой, бесхитростной. Обычная жестокость, как ее привык понимать Варухов, была сродни быту советских граждан. Неустроенному, неряшливому, тупо-эгоистичному быту. Когда бомжи убивают друг друга за последний стакан водки, не желая делиться с собутыльниками. Или когда жена в пьяной истерике закалывает мужа ножом, потом бегает по соседям и кается, а опомнившись, несется домой, со страху запирает квартиру и прячет еще теплый труп в кровати под одеялом… А потом выбрасывает своего грудного ребенка в сугроб за окном, чтобы он, заплакав, не выдал приехавшей милиции, где она.

Эта обычная жестокость была сродни врожденной жестокости детей. По неведению, по недалекости мысли или отсутствию ума они совершали злодеяния – как некие животные акты, неприкрытые в неумелости убийцы убивать, оттого безобразные и отталкивающие.

Здесь же было нечто иное. Это убийство выделялось именно сознательной, продуманной, преднамеренной жестокостью. Жертву обезобразили очень искусно, словно это был некий художественный, эстетический акт, постулирующий полное безобразие, животность человеческого тела.

Преступник явно не считал жертву личностью, не принимал в расчет ее эмоции, боль и страдания. Словно убитая для него была всё равно что животное, которое обычно забивают без жалости – как неодушевленный, не чувствующий предмет – ради насущной потребности: поесть мяса или потешить в себе страсть охотника, но не более того. Никакого сострадания к жертве у того, кто убивал, не было и в помине.

Варухов впервые в жизни столкнулся с тем, от чего ему стало по-настоящему страшно. Перед ним приоткрылся иной, ужасающий лик небытия, то, что не имело право ни на существование в человеческой природе, ни на имя.