— Мы поведем вас в другое место. При попытке к бегству — расстрел. За всякое другое нарушение дисциплины и порядка — тоже расстрел.
Их построили в колонну по четыре и вывели за ворота лагеря. Раненых поставили в хвосте колонны. Спереди, сзади и по бокам ее шли немецкие автоматчики. Они то и дело покрикивали:
— Шнель, шнель!
Но по рядам, в голову колонны прошел шепот:
— Пусть передние не торопятся.
Передние и без того знали, что в хвосте колонны идут раненые, и не торопились.
Несколько дней не было дождей, и дорога оказалась очень пыльной. Над колонной непрерывно висело густое желтоватое облако. Пыль набивалась в нос, в уши, в глаза, в рот, поскрипывала на зубах. Нечем было дышать.
Александр с трудом передвигал ноги. Он еще не оправился от побоев, да и эти пять дней им в лагере ничего не давали есть. Если бы кормили, может, и Яша смог бы передвигаться, и тогда бы его не бросили в эту машину.
«Вот и остался я из экипажа один», — подумал Коняхин. Переплетова и Голенко он считал погибшими. Иначе они дали бы о себе знать… «А может, и их схватили, посадили в лагерь, и они тоже где-нибудь мыкают горе? А вдруг, и они здесь?» Он не успел разглядеть в лагере всех пленных.
Разговаривать было тоже запрещено под угрозой расстрела. Все-таки Коняхин, выбрав момент, тронул за плечо идущего впереди и прошептал:
— Передай, нет ли тут Переплетова или Голенко.
Но передний, не оборачиваясь, сердито проговорил:
— Нашел время справки наводить! Вот придем на место, там и узнаешь.
Он, конечно, был прав, можно выяснить и на месте. Только где то место, куда их ведут? Это интересовало всех, и, несмотря на запрещение разговаривать, нет-нет да и слышалось:
— Не знаешь куда?
— Говорят, на станцию, а там в Германию.
Но пожилой солдат, удержавший Коняхина, когда он хотел ехать с Яшей, авторитетно заявил:
— Сейчас на Богуслав, а потом на Умань. У них там большой лагерь. В карьере.
Оказывается, солдат уже был там, убежал, его снова поймали… «Он все ходы и выходы знает, надо держаться к нему поближе», — подумал Коняхин. Они сейчас были в одной шеренге, и лейтенант считал, что ему в этом смысле повезло. В пожилом солдате было что-то надежное, его рассудительность и спокойная уверенность вселяли надежду.
Два раза они останавливались на привал. Немцы специально устраивали привалы в пустынных, безлюдных местах, а не в селах. Правда, когда проходили через села, конвоиры разрешали принимать от населения еду: кусочек хлеба, картофелину, кружку молока или луковицу — кто что мог дать. Видимо, немцы считали, что самим им кормить пленных нет смысла.
На привалах передвигаться и покидать свое место в строю не разрешали. И Коняхину так и не удалось выспросить о Переплетове и Голенко.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
1
О приходе колонны военнопленных в село Бронное Поле первыми возвестили вездесущие мальчишки. Все население высыпало на дорогу. Совали пленным лепешки, картошку, молоко, даже суп. Конвоиры не возражали, у них у самих оказалось вдруг по крынке молока, и они пили его, искоса поглядывая на колонну. На какое-то мгновение колонна остановилась, смешалась с населением.
Высокая дородная женщина, пышно разодетая в яркую украинскую кофту и длинную юбку, посмотрела на Коняхина и подмигнула ему.
— Иди сюда. Живо! — шепнула она, поглядывая на ближайшего конвоира.
Коняхин подошел.
— Садись! — женщина сильно нажала ему на плечо, и он невольно присел. — Сиди и не шевелись!
Их плотным кольцом окружили другие женщины. Все они были тоже в длинных юбках. «Так вот для чего они так разоделись!» — сообразил наконец лейтенант.
Должно быть, конвоиры уже вдоволь напились молока и теперь покрикивали:
— Шнель, шнель!
Колонна медленно двинулась дальше. Как только она скрылась за поворотом, дородная женщина сказала:
— Пошли. Только не разгибайся, а то всякие есть.
Окруженные плотным кольцом женщин, они двинулись к ближайшей хате. Позже Коняхин узнал, что таким способом вывели из колонны не одного его.
Как только стемнело, двое мальчишек отвели его в другую хату, на противоположный конец села. Там он переночевал, а утром хозяйка сказала сынишке:
— Сбегай позови дедушку Куцевола.
Через полчаса пришел старик, критически оглядел Коняхина, пробурчал:
— Зарос-то, как обезьяна! Так тебя и собаки бояться будут.
— Негде было стричься и бриться, — почему-то виновато сказал Александр.
— Ладно, пришлю Леньку, пострижет и побреет. Вымойся хорошенько! — И, обращаясь к хозяйке, старик добавил: — Одежонку подберите получше.
Потом, глядя в упор своими подслеповатыми, слезящимися глазами, спросил:
— Что думаешь делать?
— Буду пробираться к своим.
— Ишь какой скорый! — усмехнулся старик. — Ладно, вечером зайду.
Вскоре прибежал Ленька. На вид ему было лет тринадцать-четырнадцать, но он так ловко управлялся с ножницами и бритвой, что оставалось только удивляться.
— Где ты этому учился? — спросил Александр.
— А нигде, сам. На дедуне тренировался.
Часов в восемь вечера опять зашел старик Куцевол. На этот раз сказал только одно слово:
— Пошли.
В хате, куда они пришли, было человек двадцать. Все вооружены. Старший, как выяснилось позже, — бывший председатель сельского Совета, обстоятельно допросил Коняхина. О том, что в Пшеничниках подбили советский танк, они слышали, но, говорят, будто весь экипаж сгорел в танке.
— Документы при себе какие имеются? — спросил председатель.
— Нет, — Александр рассказал всю историю с документами. К счастью, среди присутствующих нашелся один человек, который подтвердил, что Фому Мироновича Приходько немцы действительно арестовали.
Коняхину поверили.
Старший сказал, что набирает людей в лес, но с партизанами пока не связан. Последнее, как догадался Александр, сказал из предосторожности.
2
В лесу Коняхин пробыл всего пять дней. Начала пухнуть раненая рука, пришлось возвращаться в село. Старик Куцевол отвел лейтенанта к своему брату Дмитрию.
Коняхин опасался, как бы не началась гангрена. Хотя рану почистили, промыли и часто перевязывали, руку как будто жгли на огне. Приводили старушку, до войны работавшую в амбулатории санитаркой. Старушка внимательно осмотрела руку и ничего особенного не сказала, только посоветовала почаще мазать йодом. Потом сама же принесла пузырек йода, должно быть, из довоенных запасов.
На пятый день опухоль начала спадать. Но тут нагрянула новая беда. Прибежал Леня и сказал, что начинается облава, немцы обшаривают каждый дом.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});