Читать интересную книгу Наказание и исправление - Анна Малова

и безнадёжные, поэтому нет-нет да вздохнëшь по незавидной доле своей. Они пели гулко и протяжно:

Очутился я в Сибири,

Скованный кандалами,

Подкандальную песнь пою

С горькими слезами!

Не за пьянство и буянство

И не за ночной разбой, —

Стороны родной лишился

Невинный человек, честной!

Я не выносил этой песни — до того правдивая она была. И когда Микола своим тонким сипловатым голоском пел «стороны родной лишился», я прятал голову в рукава и глухо рыдал, не в силах пережить тоску. Афанасий умел утешать, но тут всегда терялся и опускал глаза, а Степан, видя, что я доведён до истерики, хмурился мрачно и ударял кулаком по нарам.

— Будет вам, собаки помойные, сердца надрывать! — вскрикивал он хрипло и сердито. — А ты, Миха, кедровую вскрыл бы лучше.

Миха точно отбрасывал от себя покров грусти, лез под подушку и вытаскивал недавно приобретённую бутылку кедровой водки — сибирской!

— Раз в Сибири живём, значит, и пить по-сибирски будем! — гоготал он, наливая в скоро протянутые кружки товарищей. От выпитого кедра мне становилось будто бы легче, а другие и вовсе веселились, словно и не бывало печали, и затевали карточную игру.

— Переживëм, братец! — приобнимал меня Афанасий. — Всё переживём, коль Господь нас не оставит, и время каторги пролетит, как сон.

От его дружеской улыбки, от звучания его неизменной вечерней молитвы я чувствовал себя в полутëмной казарме уютнее и отраднее, и во сне забывал печаль. Но, к сожалению, ненадолго.

Однажды, уже глубокой ночью, я услышал сквозь сон горестные всхлипывания одного из арестантов — Миколы. Я прислушался — он, подняв глаза на свет холодной осенней луны, молился об упокоении своей матери. А Миха, тоже проснувшийся, пояснил мне:

— Письмо ему недавно от родных пришло: мать у него померла от тоски по нему. Весь день ходил он несчастный, всё молчал, слабел по часам, — а теперь, вот, душу отводит…

Не могу выразить, как мне стало жаль Миколу. Я бросил ему одну из своих монеток, чтобы хоть как-нибудь утешить. Заметив меня рядом с собой, он вздрогнул от неожиданности.

— Кто? Кто это? Ты-и?! — и сердито зашипел: — Не понимаешь, что-ли, что деньги мне не нужны? Не утешат они меня! Меня теперь ничто не утешит! Если б я тогда аферами не занимался, мать родную не загубил бы… Ах!..

И он уронил голову на нары, затрясшись в безнадёжных рыданиях.

— Тише, тише, ты что! — шёпотом воскликнул я, в испуге озираясь по сторонам, не разбудил ли Микола кого-нибудь. Миха, не засыпающий долго, ворочался и нервно вздыхал; Степан повернулся на другой бок, бормоча во сне какое-то ругательство. Я укрыл Миколу потеплее, гладил его по голове, как это делал мне Афанасий, когда я бывал в горестном настроении. Я убеждал его, что о покойных нечего горевать, так как сейчас им хорошо, что жизнь наладится, когда он отбудет срок. А он вдруг резко заявил, сверкнув глазами:

— Наладится? Ты думаешь, наладится?! А знаешь ли ты, наивный глупец, что за человеком, попавшим на каторгу, будет вечно тянуться незримая цепь, проявляющая себя в жизни на чужой земле?! Ты и вообразить себе не можешь, как несчастен каторжанин! Нас ведь, прежде чем впихнуть в эту дыру, всех прав состояния лишили! В итоге мы будем влачить жалкое существование в чёрных крестьянских избах, чуть ли не землянках. А хочется ли мне так жить? Да никому не хочется! Душа тянется к родным местам, а вынуждены будем остаток дней в промозглой Сибири пастись! О-о-о!! Нет, раскольник, сама каторга не вечна, но последствия её вечны!

Микола пал головой на нары, не в силах даже плакать. А я только сейчас, по его напоминаю осознал весь ужас будущей жизни. Да, своей родины мне тоже не увидеть никогда, но всё-таки у меня в далёком Петербурге живут родные, в том числе и мать, которая, слава Богу, жива-здорова. А он… С той минуты, как он осиротел, он полностью поступил в число сибирских поселенцев. У него уже не было ни семьи, ни дома, ни родных… Свою родину он теперь вынужден находить в мрачной, неприветливой, пронизывающе холодной Сибири — а это невыразимо трудно. Но самое печальное то, что не только бедный Микола, но и мы все навсегда останемся в Сибири. Возможно ли вынести вечную разлуку с родиной и не умереть от тоски? Я подсел к своему окну и поднял глаза на чёрное, бездонное небо, будто пытаясь найти в нём утешительный ответ, и не помню, как смог уснуть после такого впечатления. Но в один из дней моей духовной жажды, когда я, отработав в столярной мастерской, отдыхал на завалинке, ко мне подошла девочка с милостыней — уже не та, другая, но такая же кроткая, с добрым намерением помочь. «Они знают, что мы, каторжные, не будем счастливы, но всё равно помогают, чем могут!» — пронзила меня острая мысль. И вновь жгучая боль несчастия охватила меня… Девочка робко протянула монетку и улыбнулась. Я принял эту милостыню с великой благодарностью всей доброте человеческой.

— Спасибо, милое дитя, — сказал я сквозь льющиеся слëзы, — спасибо тебе.

Ноябрь, 13

Глава XII

Вот и кончается второй год ссылки моей… И, что самое прекрасное, — уже второй, а не первый! Порой предамся я сладким мечтам о вольном будущем, приближающемся с каждым днём, о том, как я выйду с каторги, как пошлю последний поклон острожным товарищам своим, и как мы с Соней здесь в городке заживём… Странно: то, что я никогда не вернусь на родную сторону, больше не вызывает у меня боли утраты. Наоборот, будущее становится сладким и до слëз желанным, ведь я буду вольным человеком… Окончится вся эта темень в рудниках, тяжесть на заводе, и духота эта казарменная. А праздник Рождества, что так долго ожидает каждый каторжанин, наконец-то настал, и означает конец минувшего года. Ещё в сочельник никто не выходил ни на какую работу — только куда-нибудь по своим делам, прикупить кой-чего хмельного. А вечером Иван Шувакиш, который, видно, больше других узнавал, в казарму вбежал и взволнованно сказал:

— А знаете ли вы, что творится за острогом? Метель, какой и не бывало. Сугробы намела такие, что и конвойные-то едва пробираются!

— Да ну-у-у! — протянул Митрий.

— Ещё ничего, но говение в храме конвойные из-за этого для нас отменили! — с досадой развёл руками Шувакиш. Начались возгласы разочарования, ворчания… Разочарован был и я, так как не был на прошлой службе по своей болезни. К