Читать интересную книгу Мужики и бабы - Борис Можаев

Но случилось так, что милиционер Кулек, сопровождавший эту группу на подводе, уехал раньше в Выселки. За ним послали верхового с приказом ехать в Нахаловку и ждать всю группу возле дома Кирюхина. Кулек вернулся в Нахаловку и остановился напротив Андрея Ивановича Бородина, поджидая все свое начальство посреди дороги. Уже развиднелось - и подводу, и человека в санях хорошо было видно из окон. Люди припадали лбами к оконным рамам, находя проталинку в оконном стекле.

Надежда первой увидела эту страшную подводу с милиционером напротив своего дома и обомлела:

- Андрей, да ведь это они к нам! Батюшки мои, куда деваться? всплеснув руками, ринулась от окна Надежда и бестолково засуетилась по избе, сняла с ребра печного ключ от кладовой, сперва спрятала его в нижнем кармане кофты, потом отнесла в горницу, сунула под перину.

Андрей Иванович, еще толком не успевший прийти в себя после ночевки в пожарной, испуганно метнулся к окну и, побледнев до синевы на скулах, глазел сквозь оконную проталину на подводу с милиционером, как кролик из клетки на подоспевшего барбоса, - бежать бы, да некуда. Услыхав, как хлопнула дверью вышедшая из горницы Надежда, спросил:

- Может, они за сундуком Семена Дубка?

- Дак он же пустой!

- Как пустой? - оглянулся Андрей Иванович.

- Забрали добро... Ночью ноне приходили Лукерья Тычка и Леня Горелый. На двух салазках увезли.

- А Семен что? - спросил Андрей Иванович, повышая голос.

- Что Семен? Поди Лукерья-то женой ему доводится, - ответила Надежда. Как-нибудь дома промеж себя разберутся.

- Промеж себя! А про нас позабыла? Ежели Семен покажет, что сундук к нам отвез? Энтот все может. Как быть тогда? Ведь не пустым же, скажут, привез он сундук в кладовую? Церковную утварь ищут. Понимаешь ты, голова два уха?

- Да плевала я на вашу утварь! У меня и без нее голова кругом пошла. Или ты позабыл, где ночевал-то?

- Сказала бы им, чтоб и сундук забирали. Зачем они его оставили?

- Дался тебе этот пустой сундук! Ты об своем добре-то подумай, пустая голова. Вот они нагрянут сейчас - и все пропадет. Ведь ничего убрать не успели!

Андрей Иванович глянул с опаской в окно и выругался:

- Ах, мать перемать! Это Возвышаев прислал в отместку мне за Ивана-пророка, - высказал он новую догадку.

- Какого еще Ивана-пророка?

- Да Куриного Апостола... Возвышаев говорит: ноне всех заберем, которые элементы чуждые. Ну, я и скажи ему энти слова Ивана-пророка: сперва вы заберете, а потом и вас заберут. Он и взбеленился.

- Язык тебе мало отрезать. Вечно ты суешься с ним куда не надо. Что теперь делать?

Кулек меж тем вылез из саней и стал оправлять сбрую на лошади, поглядывая в сторону сельсовета, откуда должна была подойти вся боевая группа.

- Ей-богу, к нам! - упавшим голосом сказал Андрей Иванович. - Вон, поглядывает - остальных поджидает.

- Что ж теперь, выселят нас? - Надежда, опираясь руками о подоконник, глядела на эту подводу, на милиционера с испугом и азартным вниманием, как ребенок на огонь.

- Насчет выселения вроде бы постановления не было, - отозвался Андрей Иванович, тоже глядевший с напряжением на Кулька. - Но скотину могут описать. Потом отберут.

- Тогда эта... Чего ж ты стоишь? Ступай на двор! Может, чего-нибудь успеешь убрать.

- И в самом деле. Чего я как ополоумел? - отрываясь от окна, сказал Андрей Иванович.

Схватив с вешалки полушубок, кинув на голову шапку, одеваясь на ходу, сказал от порога:

- В случае чего, ежели нагрянут... Ты задержи их в избе. Я скоро обернусь.

Вышел на заднее крыльцо. Не успел опуститься по ступенькам, как сбежались куры и гуси с кагаканьем, с хлопаньем крыльев, с шипением и кудахтаньем, лезли друг на друга, клевали, щипали, преграждая дорогу и себе, и хозяину. Гусей в зиму пускали две партии - три пестрых гусыни с приземистым короткошеим задиристым гусаком тульской породы и четверку белых шишконосых голландских гусей с длинными шеями и тяжелыми, почти по земле таскавшимися подгузками. Да два десятка кур с петухом. Прожорливая горластая орава! Обычно, выходя на двор, Андрей Иванович всегда выносил для них в кармане какие-нибудь обсевки или ухобот - вот и привыкли встречать его толкотней да гомоном.

- Ну-ну, пошли прочь! Не до вас... - расталкивал он эту подвижную горластую толчею.

Возле дровосека взял топор, прошел в сарай. С пронзительным скрежетом раскрылись ворота. Андрей Иванович невольно вздрогнул и оглянулся назад, потом выругался про себя... Своих ворот испугался!

В утренней сутеми по плетневым закуткам и бревенчатым хлевам стояла и кормилась вся его скотина. Обе лошади ели месиво в желобе и, помахивая хвостами, поочередно оглянулись на хозяина. С досадой подумалось: "Прохлопал ушами, растяпа... О двух лошадях остался. Каждому громиле на зависть. Да и какую продавать? Рыжую? В работу - жаль... На выезды ежели? Да кто теперь возьмет? И Белобокую не продашь. Сколько еще протянет рыжая Веселка? Три-четыре года?"

Заметив в руке топор, пошел к яслям, где стояли овцы и корова с телком. Кого забить? Овцы сукочие, бокастые... Каждая по двойне принесет. Телка ежели?

Увидев хозяина, тот мотнул головой и побежал ему навстречу. Совсем недавно, в рождественские морозы, брали его в избу, поили из ведра... Вместо сиськи палец совали ему и так, с пальцем, толкали мордашку в ведро с пойлом... Трехнедельный младенец. Чего тут резать?

- Ме-е-е! - мокрогубый полез целоваться.

- Эх ты, жисть окаянная! - скрипнув зубами, Андрей Иванович глянул на топор, оттолкнул телка и вышел на подворье.

Хваткий приземистый гусачок-тулячок тут как тут - первый встретил хозяина и с назойливым лопотаньем полез ему в ноги.

- Да пошел ты! - оттолкнул его Андрей Иванович.

Потом неожиданно поймал за шею, поднес его к дровосеку и с хаканьем отсек голову. Затем порубил головы трем пестрым гусыням, отнес их в хлев и привалил в самом углу свежим плитняком навоза.

- Андрей! - встретила его на подворье радостным окриком Надежда. Оказывается, это не к нам... Соседей кулачат, Кирюхиных!

Андрей Иванович приостановился, словно лужа перед ним была, и с удивлением глядел на жену.

- Господи! Чего у них брать-то? - и вдруг рассмеялся, сгибаясь в поясе.

- Ты что это, ополоумел? Чужой беде радуешься?

- Да не в том дело... Над собой я... Ты знаешь, что я сделал?

- Что ты сделал? - холодея, спросила Надежда.

- Партию гусей зарезал и в навоз закопал.

- Каких гусей?

- Тульских.

- Ах ты, балбес!.. Лучше бы голландских. Тульские гусыни и неслись хорошо, и всех гусенят выводили...

- Ладно, в другой раз голландских порешим...

- В другой раз нам самим головы отсекут и в навоз кинут.

- Не каркай с утра пораньше...

Так, перекоряясь, вышли на улицу. Возле кирюхинского палисадника стояла давешняя подвода, но Кулька в ней не было. И хозяева, и приезжие толпились в воротах, никак не могли договориться.

- Вот постановление на конфискацию вашего имущества. Понятно? - Кречев совал бумагу хозяевам.

Но те не брали ее. Антонина Васильевна, женщина властная, толстая, загородила собой, как телега, весь проход, важно качала головой и твердила заведенным голосом:

- Нас дело не касается, поскольку мы кустари-одиночки. У нас паспорт, заверенный властями и под круглой печатью.

- Правду мать говорит, правду, - согласно кивал фотограф Яков Парфеныч, сутулый мужик с желтым и сухим лицом.

- Дак пойдемте в избу, там и разберемся! - настаивал Кречев. - Не то еще простудитесь. Вон как легко одеты!

На Антонине Васильевне была шубная безрукавка и черные стеганые чувяки, а Яков Парфеныч стоял в обрезных чунях на босу ногу и в черном легком пиджачке, обтянувшем его острые выпиравшие лопатки.

Меж тем на улицу вышли соседи: Маркел с Фросей, через дорогу топал в лаптях Ванька Вожак, жуя и застегиваясь на ходу.

- Ладно, взайдем! - согласилась наконец Антонина Васильевна. - Но пусть пройдет с вами вместе и народ.

- Какой народ? - спросил Кречев.

- Который здесь собрался... Чтоб обману от вас не было.

- Ну что ж, пусть идут, - нехотя согласился тот.

Андрей Иванович, переглянувшись с Кречевым и Жернаковым, отвалил домой, а Надежда, напротив, охотно пошла к соседям. За ней потопали Маркел с Фросей и Вожак.

В небольшой, но опрятной, надвое перегороженной избенке фотографа стало тесно от людей и остудно.

- Я вам официально заявляю, - перешел на строгий тон Кречев, - ежели ф вы будете оказывать сопротивление насчет конфискации имущества, мы вас арестуем и отправим в милицию.

- А какое такое имущество вы станете отбирать у нас? - спросила с вызовом Антонина Васильевна.

- Всякие драгоценные вещи, золотые то есть, а также фотографические аппараты. Имеются ли у вас драгоценные вещи?

Никаких драгоценных вещей у Антонины Васильевны отродясь не бывало, но признаться в этом перед властями и перед соседями ей казалось стыдно могли бы подумать, что весь заработок фотографа она просто проедала и проматывала на курортах. Ни скотины, ни двора, избенка на восемь аршин и четыре окна, правда, были хорошие теплые сени да еще остекленный сверху и с боков просторный коридор, в котором работал Яков Парфеныч. Куда деньги девала, спросят. Ведь к Якову Парфенычу каждый базарный день шли посетители, что в твой трактир. И Антонина Васильевна, важно поджимая сочные вишневые губы, сказала: