Он просмотрел отпечатанный текст и расписался под ним.
– Ну вот, спасли мы с тобой хорошего человека… Текст запомнил? Не забудь вставить его в свои «записьки». И не ври, что не пишешь.
Я вышел от Кобы в шесть вечера. Как рассказала дома жена, все случилось в половине шестого. Сначала, как всегда, позвонил Поскребышев:
– Говорят, у вас на картине опять присутствует враг народа. Шпион, бандит и немецкий наймит Егоров сидит рядом с двумя прославленными героями – товарищами Буденным и Ворошиловым. Немедленно замазать!
Жена вызвала из дому Катю замазывать Егорова. Та приехала, когда жене позвонили из приемной Ежова. Говорил сам нарком:
– Там у вас какая-то девка специализируется на портретах врагов?
Жена хотела ответить, но Ежов продолжал:
– Впрочем, для дочки… – и он назвал фамилию ее отца, – это закономерно. Вы знали, чья она дочь?
– Нет, – поторопилась солгать моя несчастная жена.
– Напишите нам отчет о действиях этой, с позволения сказать, художницы…
Она успела только повесить трубку, а на выставку уже входили двое в форме. Бедная Катя в Маршальском зале замазывала Егорова, когда жена вошла с ними. Катя заплакала. В туфельках, в легком платьице повели ее к машине…
Жена конечно же догадывалась о нашей ночи. И все-таки искренне жалела Катю.
Вот тогда в первый раз сказал себе: «Я ЕГО НЕНАВИЖУ!»
Веселые истории в дни террора
На Лубянке мне сказали, будто арестован Ягода. Вечером того же дня я узнал, что памятник Ягоде, воздвигнутый на Беломорско-Балтийском канале, взорван вместе со скалой, на которой гордо стоял.
Сам Ягода в это время уже давал первые «нужные показания»…
Мне позвонил Ежов. Сказал с каким-то торжеством в голосе:
– Ну что, тебя не пустили в Париж? Действительно, нечего тебе мотаться по заграницам. Ты заходи завтра ко мне, я тебя определю на другое место. – И засмеялся.
Я решился позвонить моему другу. Ответил Поскребышев. Насмешливым тоном сообщил:
– Товарищ Сталин занят и просит его не беспокоить.
Я понимал, что это означает.
Честно говоря, я не очень боялся ареста. Меня уже арестовывали при царе. Я не боялся, потому что после Революции провел большую часть жизни на Западе, занимался разведкой и не мог представить, какую тюрьму создал мой заботливый и великий друг. Я не понимал (точнее, старался не понимать), что кровь Тухачевского в кабинете Ежова имеет прямое отношение и ко мне. Я думал только о том, как противно будет смотреть на торжествующую рожу карлика. Я простился с женой и дочуркой и поехал на Лубянку.
Помню, вошел в кабинет Ежова и изумился: огромный стол выдвинут в центр, за ним – Ежов и двое следователей, я их видел в наших коридорах. Они играли в карты.
– Садись с нами, товарищ Фудзи, – пригласил Ежов.
Я сел за стол.
– Выпить хочешь? Великолепный коньяк. Такой в Париже тебе не по карману! Вчера арестовали твоего начальника, бандита и иуду Ягоду. Вот протокол обыска читаем и удивляемся. Сколько же он наворовал! – и он стал читать протокол: – Вин разных – тысяча двести двадцать девять бутылок. Ничего себе! Коллекция порнографических снимков – три тысячи девятьсот четыре. Антикварных изделий – двести семьдесят штук… Контрреволюционная троцкистско-зиновьевская литература – пятьсот сорок две книги. Берег их книги, хранил все, что касалось мерзавцев, – и, усмехнувшись, постучал по тарелке, стоявшей между бутылок. На ней лежали две пули. Поймал мой удивленный взгляд. – Не помнишь? Я ведь при тебе докладывал товарищу Сталину. Это пули, которыми расстреляли мерзавцев Зиновьева и Каменева. Их тогда забрал подлец Ягода. А я их забрал сегодня у него. – Он посмотрел на меня в упор. – Можешь потрогать. Исторический сувенир.
Трогать я не стал.
(Никому не принес удачи этот «сувенир». И карлику в будущем придется понять, что то были не просто пули, а эстафетная палочка смерти, которую эти глупцы усердно передавали друг другу под смех моего великого друга.)
Пока я рассматривал пули, под столом вдруг кто-то начал осторожно… расстегивать мою ширинку.
Я дернулся, опустил руку. Рука уперлась в маленькое личико, в густые волосы.
Ежов покатился со смеха:
– Мы играем в две игры – в карты и в это.
Он просветил меня. Игра в «это» заключалась в том, что «барышня» во время игры в карты делала минет кому-то из играющих. Задача была «продемонстрировать подлинную большевистскую стойкость» – не показать возбуждение. Задание для остальных – вычислить «счастливчика». Тот, кто неверно показывал, выбывал из игры. И это в нашей стране с официальной пуританской моралью!
– Спасибо, – сказал я, – в такие игры не играю. – И тихонько отодвинул личико под столом.
– Педик или импотент? – деловито спросил Ежов.
– Я неточно выразился. Играю, но с другими дамами и в другой обстановке. В этих делах не люблю коллектива.
– Как ты сам считаешь… – задумчиво проговорил Ежов. – Не пора ли тебя арестовать? Ты друг Папулии… друг Лакобы… друг Енукидзе… друг многих, оказавшихся вредителями и изменниками. Но товарищ Сталин к тебе по-прежнему добр… – Он встал и торжественно объявил: – Руководство решило поручить вам… – (перешел на «вы»), – ответственную работу. Вам оказано большое доверие, товарищ Фудзи. – Он насмешливо глядел на меня. – Решено отправить вас руководить поэтами, художниками, скульпторами… кто там еще… театрами. С завтрашнего дня вы назначаетесь начальником Управлением по делам искусств в вашем родном городе Тифлисе. Но ваша первая, главнейшая обязанность – выявить проникших в художественную среду, замаскировавшихся зиновьевско-троцкистско-бухаринских бандитов.
Я ничего не ответил. Я помнил: с назначения в Грузию начался конец нашего друга Енукидзе.
Накануне отъезда меня вызвал на дачу Коба. У него было обычное ночное застолье. В Большой столовой за столом, уставленным нашей грузинской едой, сидел Коба. У окна стояли Молотов и Каганович.
– Давайте позавидуем нашему другу Фудзи. Будет жить в нашем родном городе под нашим жарким солнцем. Если тебя арестуют, Фудзи, или потребуется еще какая помощь, пришлю к тебе Буденного с пулеметом. А сейчас садись к столу. Ешь, пей, пока члены Политбюро спорят. Кстати, может, поможешь им? Не в службу, а в дружбу, подойди к окну…
Я подошел.
– Видишь самую яркую звезду?
Действительно, над деревьями на ночном небе мерцала голубым светом яркая везда.
– Вот Молотошвили утверждает, что это звезда из созвездия Орион. А что утверждает наш другой астроном?