К моменту открытия герои, изображенные на сожженных портретах, уже были арестованы.
В залах вместо уничтоженных картин висело множество портретов Сталина. И маршала Ворошилова: Ворошилов на лыжной прогулке, Ворошилов на прогулке с товарищем Сталиным…
Был и второй уцелевший маршал – Буденный на коне открывал парад и т. д. Повесили и творение бедной Кати – групповой портрет оставшихся трех маршалов: Ворошилов, Буденный и Егоров сиротливо сидели на опустевшей скамейке.
Конец героев Гражданской войны
Тухачевского допрашивали у нас на Лубянке. Вот когда стала ясна предусмотрительность Кобы – постановление о пытках. Орлов оказался прав, обо всем наперед думал мой великий друг.
Тухачевский недолго сопротивлялся. Все тот же следователь Ушаков выбил у него признание, сломав ему руку. Однако на следующий день, как сказал Ушаков, Тухачевский взял назад свои показания. После чего его допрашивали вдвоем Ушаков и Ежов.
Меня как-то вызвали к Ежову, и я пришел, когда оттуда выводили под руки Тухачевского, – сам он идти не мог. Этот щеголь, красавец был в поношенной солдатской одежде, на ногах вместо хромовых сапог… лапти! Входя в кабинет, я чуть не споткнулся о таз с водою, охранник замывал кровь на полу и на зеленом сукне стола. Уже вскоре Ушаков смог отрапортовать: вчерашний «Наполеончик» признался в троцкистско-фашистском заговоре. Плоть оказалась слаба.
В благодарность Коба расстреляет и слишком много знавшего Ушакова.
В июне состоялся знаменитый Военный совет, на котором выступил Коба.
Я не был на совете. Знаю только, что литератор Коба опять не ударил в грязь лицом. Рассказал остававшимся на свободе (пока!) военным историю, очень напоминавшую бульварные романы начала века, которыми мы с ним когда-то зачитывались.
Оказалось, коварный Гитлер, знавший о разложении в наших рядах, заслал к нам «красивую бабу» (лексику Кобы сохраняю). Эта красавица по имени Жозефина Гензи вербовала наших военачальников «на базе бабской части». В результате главные донжуаны армии пали, стали немецкими шпионами…
После этого сообщения Коба перешел к Тухачевскому и длинному списку арестованных. Он именовал их «подлыми шпионами», отказываясь называть «контрреволюционерами». «Если бы недавно трусливо покончивший с собой Гамарник (начальник Политуправления Красной армии) был действительно последовательным контрреволюционером – что он должен был сделать? Я на его месте попросил бы свидания со Сталиным, сначала уложил бы его, и только потом убил бы себя…»
И такое слышалось презрение в этих словах – презрение старого боевика. Что ж, в одном мой друг был прав. Смелость исчезла, остались покорные рабы… Мы все были связаны круговой порукой рабства. И найдись среди нас кто-нибудь, кто посмел бы ее нарушить, мы все ненавидели бы его!
Однако тогда впервые я сказал себе: «А вдруг все-таки найдется?!»
Видно, то же говорил себе Коба. Именно потому он и придумал революционное решение вопроса – окончательное решение. Истребить не только всех прежних оппозиционеров, но и всю старую партию. Всех прежних военных руководителей. Всех, кто знал подвиги Троцкого, всех, кто помнил Кобу жалким служкой Ленина.
Жить имели право новые, молодые, знавшие лишь его – великого Сталина. Память должна была умереть у расстрельной стенки.
Так что подлежал чистке и я…
Состоялся скорый суд над военными. Коба устроил любимое представление: друзья посылают на смерть друзей. Тухачевского, Уборевича, Якира, Корка и прочих судили их же товарищи, командармы Дыбенко, Белов, Алкснис и маршал Блюхер. И приговорили, единогласно конечно же, к смерти. Они понимали, что это плата за собственную жизнь. Но не понимали, что эта подлость – лишняя. Ибо они также являлись частью старой партии, которая должна была исчезнуть вся.
Историю с документами о заговоре Тухачевского я узнал уже после смерти Кобы. Ее сообщил мне наш агент К., которого я встретил в шестидесятых в Риме.
Как я и предполагал, всю операцию придумал мой великий друг. По заданию Центра К., наш двойной агент (которого немцы считали своим), сообщил гестапо о путче, будто бы зреющем в Красной армии. Получив информацию о заговоре военных в СССР, в гестапо лихорадочно раздумывали: передать ее Сталину или поддержать заговор?
Гитлер покончил с этими колебаниями. Он лично велел Гиммлеру донести сведения о заговоре до Сталина, включив в список заговорщиков как можно больше руководителей Красной армии. В гестапо составили «документы» – переписку Тухачевского и сподвижников с генералами вермахта. Сподвижниками сделали все руководство армии и флота. Через того же агента предложили передать эти «документы» нам – за очень большие деньги.
Коба велел заплатить.
Так, не понимая, немцы выполнили его заказ.
Впрочем, Гитлер, мастер провокаций, уничтоживший Рема и штурмовиков за несуществующий заговор, может быть, и понимал игру Кобы? Недаром он относился к Кобе с большим уважением…
Верно, осознал свое положение и наш агент К., который вскоре предпочел исчезнуть, инсценировав собственную смерть (его костюм с документами был найден на берегу Сены).
Кстати, впоследствии Коба как-то похвастался мне:
– Однажды немцы предложили оказать нам важную услугу, но попросили очень большую сумму. Я велел заплатить… пометив купюры…
По этим купюрам, как и предполагал товарищ Сталин, мы выявили нескольких важных немецких агентов в России, они расплачивались нашими помеченными деньгами.
– «Жадность фраера сгубила». Учись, Фудзи! – и прыснул в усы.
Любовь
Коба собирался посетить открывшуюся выставку. Но в экспозиции явно не хватало картин, требовалось срочно закрыть пустые стены. Бедная молодая художница, не разгибаясь, рисовала пейзажи, на фоне которых маршировали безымянные красноармейцы. Занималась она и варварством. Из провинциальных музеев привозили картины старых мастеров. Она, чуть не плача, преображала их. Я сам видел, как конюха, купающего коней в реке, она переделала в удалого красноармейца…
Сначала мне просто нравилось ее детское вдохновенное лицо. Огромные глазищи, грива белокурых молодых волос… И то, как она носилась по залам, и как весело было на нее смотреть. Гибкое тело в холстинковом платье, длинные загорелые стройные ноги…
Несколько раз я сталкивался с ней на лестнице, поднимаясь к жене в выставочный зал. Мне даже показалось, что она попадалась мне нарочно. Но я сказал себе: «Это смешно – старый грузин и юная красотка».