реки, имеющие относительно спокойное течение, с самых древних времен были не только важнейшими путями сообщения, выхода к морям, но и исходными районами для плавания по морям. Эта самобытность славянского мореплавания проявилась в особенностях кораблестроения и тактических приемах, использовавшихся в боевых действиях на море» (
Горшков, С. Г., 2017: с. 127).
Горшков горько упрекает российскую власть за пренебрежение флотом, обессмыслившее результаты многих войн, ведшихся пóтом и кровью русского народа. Двухвековое героическое движение русских к Константинополю было остановлено в 1878 году, когда у его окраин появилась английская эскадра — именно потому, что России не хватило своего мощного флота… В условиях коммунистической цензуры советский адмирал мог критиковать только царское правительство, но читатель без труда мог провести аналогию с СССР.
Сознавая геополитическую неполноценность России без морской мощи, адмирал Горшков был решительным защитником необходимости для нас большого флота океанской зоны. Указывал, что наша страна обладает самой протяженной морской границей в мире. Большая часть этой границы приходится на Северный Ледовитый океан. Однако адмирал сумел не оказаться в плену теории британского геополитика Х. Маккиндера, считавшего ключевой характеристикой русского «Хартленда» его гидрологическую изоляцию, то, что русские реки текут, якобы, в никуда, в бесперспективный Арктический океан.
Современные тенденции климатической эволюции Арктики показывают, что она движется в сторону освобождения ото льда и улучшения условий навигации. Западные ученые всерьёз говорят об Арктике как о будущем «внутреннем океане», который подвинет в этом статусе Атлантику и уже прикидывают грядущую роль России как великой океанской державы.
Идея морской мощи государства (корректней будет назвать её океанской мощью) по Горшкову — это идея многократного усиления совокупной человеческой мощи государства и народа за счёт освоения океанской среды, её просторов и глубин, в которой военно-морская мощь является лишь твердой оболочкой, лишь защитой всестороннего хозяйственного и жизненного проникновения человека в океаны.
Что читать об Адмирале Горшкове:
1) Горшков, С. Г. Морская мощь государства. — СПб: Морское наследие, 2017;
2) Горшков, С. Г. Проблемы изучения и освоения Мирового океана. — Рига, 1982;
3) Горшков, С. Г. На южном приморском фланге (осень 1941 г. — весна 1944 г.). — М.: Воениздат, 1989;
4) Касатонов, И. В. «Командую флотом»: С. Г. Горшков и его адмиралы на Чёрном море в период «Холодной войны». В 2 кн. — М.: Андреевский флаг, 2004;
5) Монаков, М. С. Главком. Жизнь и деятельность адмирала флота Советского Союза С. Г. Горшкова. — М.: Кучково поле, 2008;
6) Kevin Rowlands (ed.). 21st Century Gorshkov: The Challenge of Seapower in the Modern Era. — Annapolis, Maryland, USA: Naval Institute Press, 2017;
7) Brooks, T. A.; Polmar, N.; Fedorof,f G. E. Admiral Gorshkov (The Man Who Challenged the U. S. Navy). — Annapolis, Maryland, USA: Naval Institute Press, 2019.
Георгий Свиридов
Самый русский композитор
Георгий Васильевич Свиридов (1915–1998), несомненно, самый русский композитор во всей великой русской музыке. Определяется это не только и не столько, может быть, содержанием его музыки, сколько смыслом и контекстом.
М. Глинка и композиторы «Могучей кучки» А. Бородин, М. Мусоргский, Н. Римский-Корсаков создавали нашу национальную музыку. Но начинателю трудно быть в то же самое время средоточием и квинтэссенцией. По большому счету, Бородин и Мусоргский создали гениальные наброски, доведенные до ума невероятно трудолюбивым и масштабным, но несколько тяжеловесным Римским-Корсаковым. Свиридов в своих записках рассматривает именно Мусоргского наряду с Рахманиновым как вершину русской национальной музыки.
«Мусоргский — композитор-Христианин. Мусоргский всегда был врагом самодовлеющего эстетизма. Глубочайшее религиозное сознание. Незыблемые нравственные основы, всё сулится с высоты Христианства, без всякой назидательности, терпимость, свет любви и правды. Творчество Мусоргского бесконечно глубоко и разнообразно. В нём причудливо сцеплены сложные вопросы национального бытия, кипят, бушуют могучие социальные страсти, борются крупные и разнообразные характеры, богатство народного быта, бесконечное разнообразие чувств. Но доминирующей идеей является религиозная идея, вера — как идея жизни, тайный смысл существования нации. Борьба народа, стихийного носителя веры, с безбожным Государством или Преступной Властью. Мусоргский — чужд рабской зависимости от культурной гегемонии Запада, будучи притом человеком с весьма развитым и разнообразным слуховым опытом, совсем не чуждым современной ему Европейской музыки»[46].
Чайковский, в известном смысле, принадлежит всему человечеству. Когда Чак Берри велел Л. Бетховену «отвалить» и передать то же требование Чайковскому, он, конечно, смотрел на Петра Ильича не как на русского, а как на одного из «тóповых» композиторов в музыкальной истории. Такое положение создалось, кстати, далеко не сразу: И. Стравинскому и С. Дягилеву пришлось долго и упорно «продвигать» Чайковского, так как самовлюбленные европейские модернисты считали его «эстрадным композитором» — слишком мелодичным и гармоничным. Но красота, в конечном счете, победила снобизм, и сегодня до самой глубины русский и православный Чайковский перешел в некий сверхнациональный пантеон наряду с Моцартом, Бетховеном, Шекспиром, Гёте и Толстым, оставаясь в этом пантеоне послом именно русской культуры и воспоминанием об ослепительном блеске петербургской империи.
Два гения начала ХХ века — С. Рахманинов и И. Стравинский — полная противоположность друг другу. Рахманинов глубоко национален. В нём классическое русское начало, «белое» начало, находит высшее выражение. Но для своей эпохи он уже несколько старомоден. Его музыка представляется нам высоким полетом русской души, манифестацией чистоты и ясности мысли, но как бы застывшей в памяти о самой себе, отказавшейся от развития, в котором видит лишь разрушение.
Впрочем, Свиридов, не без резонов, считал критические нападки на «архаизм» Рахманинова борьбой с духовным содержанием его музыки: «Борьба, разумеется, шла не с формами музыки Рахманинова, а, прежде всего, с её смыслом, с её внутренним пафосом. Было неприемлемо её духовное содержание. Вот что было неприемлемо, вот против чего восставали критики. Критика в эти годы активно поддерживала всякий музыкальный демонизм, язычество, скифство, дикарство, „шутовство“, скоморошество (балеты) и т. д. Начавшееся, и очень сильно, движение Русского Модернизма, представленное рядом высокоталантливых имен <…>. Критика, поддерживающая это движение, активно боролась с Рахманиновым, находя музыку его устарелой по чувствам, несовершенной по музыкальному языку и форме, слишком эмоциональной и т. д. В самом деле, демоническое „богоборчество“ скрябинского „Прометея“, парижское „язычество“ Стравинского с его культом человеческих жертвоприношений („Весна Священная“), балетное дикарство („Скифская сюита“) Прокофьева — всё это было ново, ярко, красочно, пикантно, так будоражило сознанием „избранности“, щекотало нервы проповедью абсолютной свободы человеческой личности: свободы от социальных обязанностей, свободы от религии, от долга, свободы от совести… Всему этому буйству оркестровых красок, звуковой фантазии, разрушению гармонии и лада, пряности балетных пантомим, отказу от „нудной“ христианской морали Рахманинов противопоставил свою „Всенощную“, написанную всего лишь для хора без сопровождения: строгие старинные напевы и стройную классическую гармонию, храмовую музыку, уходящую своими корнями в глубины эллинской культуры, обретшей новую жизнь в горячо любимой им России,