Читать интересную книгу "Смерть империи - Джек Мэтлок"

Как ни был я осведомлен об ужесточающейся позиции Горбачева, все же указ меня потряс. В тот день я записал в дневнике:

Этот указ ничего не даст, только взвинтит и без того напряженную обстановку. Если Горбачев поступает осознанно, то он готовит почву для трагедии — той, что поглотит и его самого. Зачем он это делает? Неужели и в самом деле не понимает? Или уже оказался заложником тех сил, о которых говорил Шеварднадзе?

Не было ни малейшей возможности, чтобы любое литовское правительство приняло грубое и огульное требование, которое выдвинул Горбачев и единственная цель которого, похоже, состояла только в том, чтобы получить повод для использования силы. И на деле, не дожидаясь ответа, 11 января, на следующий день после выхода указа, советские войска стали занимать здания в Вильнюсе. Эти здания использовались для размещения служащих литовской службы безопасности и пресс–центра, прежде же они, принадлежали Коммунистической партии и подконтрольной партии ДОСААФ.

Еще до занятия зданий Ландсбергис обратился с к западным правительствам с полным острой боли призывом предпринять «решительное действие» для предотвращения советской военной агрессии против Литвы. В частности, Ландсбергис призывал к формальному дипломатическому признанию и заявлению, что советская Конституция неприменима к Литве. Особенно его тревожило то, что международное сообщество, занятое Ираком, не уделит внимания советскому подавлению Литвы.

Вашингтон, впрочем, сумел разглядеть ситуацию, выходившую за рамки кризиса в Заливе. Еще до того, как обращение Ландсбергиса попало в руки официальных лиц, пресс–секретарь Белого Дома Марлин Фитцуотер, осудив угрозу пустить в ход десантников как «провокационную и непродуктивную», призвала советское правительство «прекратить попытки запугивания и вернуться к переговорам». Исполнявший обязанности госсекретаря Лоуренс Иглбергер вызвал советского посла, а я получил указание вручить еще более недвусмысленные и резкие послания высшим советским официальным лицам в Москве. В пятницу президент Буш связался по телефону с Горбачевым, чтобы уведомить его лично о нашей озабоченности.

Кровопролитие в Вильнюсе

Напряженность нарастала, и тут из аппарата Ельцина мне сообщили, что он хотел бы встретиться со мной в субботу утром, 12 января. Мне не терпелось выяснить, что конкретно собирается предпринять российское правительство, чтобы отвести растущую угрозу от прибалтов, и, возможно, я и сам бы попросил о встрече, не пригласи меня Ельцин первым. Я не знал, что в Вашингтоне аппаратчики Белого Дома собирались дать мне поручение встретиться с Ельциным, но, обеспокоенные, как бы это не обидело Горбачева, решили воздержаться. По счастью, они не удосужились уведомить меня о своем решении.

Обычно Ельцин пунктуален на встречах, но в то субботнее утро он продержал меня в ожидании десять минут. И, появившись в приемной, где сидел я, объяснил, что работал со своим президиумом над открытым заявлением по Литве. Назвав его «сильным заявлением», Ельцин сообщил, что в нем осуждается использование войск в Литве и содержится требование, чтобы призванные в армию из РСФСР не направлялись в горячие точки там или в других республиках.

Я спросил, зачем он это делает, хотя был уверен, что знаю ответ. Ельцин посмотрел на меня так, будто я спросил, не холодно ли в Москве зимой, но терпеливо разъяснил: «Если применят силу против избранного органа в Литве, то же самое могут сделать и против российского парламента. На самом деле, если с прибалтами получится, то мы окажемся следующими на очереди!»

В тот день Ельцин должен был присутствовать на заседании Совета Федерации, и он выразил уверенность, что еще ряд руководителей других республик займут ту же позицию, что и он. Он также заявил, что угроза силы в Прибалтике сводит на нет все Горбачевские стремления достичь согласия по новому союзному договору Ельцин видел мало надежд на то, что тот будет завершен в близком будущем.

Вернувшись от Ельцина, я узнал, что государственный секретарь Бейкер прислал письмо Шеварднадзе. Шеварднадзе по–прежнему исполнял обязанности министра иностранных дел, ожидая назначения преемника, но, как мне было сказано, в тот день отсутствовал, и я вручил письмо заместителю министра Алексею Обухову, в чьем ведении находились отношения с Соединенными Штатами. Письмо госсекретаря содержало выраженный в сильных тонах призыв к трезвомыслию в Литве и не оставляло сомнений в том, что, если будет применена сила, наши отношения понесут серьезный ущерб. Я попросил Обухова вручить письмо министру запечатанным (но с переводчиком, поскольку написано оно по–английски) как можно скорее и уведомить министра, что в течение всех выходных я буду в его распоряжении, если он сочтет нужным передать что–либо госсекретарю Бейкеру. Обухов заверил меня, что Шеварднадзе получит письмо без задержки, однако, хотя преемник его еще не был назначен, я все же сомневался, занимается ли на самом деле Шеварднадзе делами министерства иностранных дел. Обстановка в Прибалтике настолько напряжена, что он рискует оказаться среди членов правительства, у которых «руки в крови», даже если продержится в должности лишь до конца выходных.

На деле в те дни Шеварднадзе перестал исполнять обязанности министра иностранных дел, хотя о замене его объявили лишь во вторник на следующей неделе.

Во время моего посещения Обухов спросил, когда прибудет передовая группа для подготовки визита президента Буша в Москву, который был намечен на февраль. Обычно такая группа приезжает за пять–шесть недель до встречи в верхах для подготовки программы встреч и мероприятий, однако на сей раз Белый Дом хранил необычное молчание по этому поводу. Сказав Обухову, что выясню, я позволил себе выразить сомнение, что приезд состоится в атмосфере такой напряженности в Прибалтике.

Обухов возмутился, изобразив наигранное удивление, что мы позволяем «внутреннему делу» вмешиваться в событие такой важности как встреча на высшем уровне. Обухову хорошо известно, ответил я, что мы не считаем статус прибалтийских государств «внутренним делом» и, более того, если в результате действий Москвы там прольется кровь, то немыслимо было бы полагать, будто в подобной атмосфере саммит состоится. Я напомнил ему о реакции США на советское вторжение в Афганистан и попросил его сделать все, чтобы Горбачев и другие руководители всецело осознавали силу наших чувств в этом вопросе.

В тот вечер я с особым вниманием смотрел телевизионные новости, поскольку хотел услышать, что именно заявили российские законодатели в открытом обращении, с которым меня ознакомил Ельцин, О российском заявлении не было сказано ни слова. Новый председатель государственного комитета по телевидению явно распорядился не обращать на него внимания, Прошло уже несколько лет с тех пор, как замалчивание важных новостей было на советском телевидении делом обыденным, и возврат к старой привычке убедил меня, что замена Горбачевым Ненашева на Кравченко уже приносит плоды.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});