– Я их принимаю и благодарю вас, – ответил Габриэль.
И они расстались.
XVII. Донесения и доносы
Прошло время. В жизни героев нашего рассказа, как и в жизни Франции, мало что изменилось. Но тем не менее назревали грозные события.
Итак, вечером 25 февраля 1560 года господин де Брагелонн, начальник тайной полиции, небрежно раскинувшись в кресле, слушал доклад одного из своих секретарей по имени Арпион.
«Сегодняшнего числа известный вор Жилль Роз был задержан в большом дворцовом зале в тот момент, когда срезал золотую цепь у каноника Священной капеллы…»
– У каноника Священной капеллы! Вы только подумайте! – воскликнул господин де Брагелонн.
– Какое кощунство! – сказал мэтр Арпион.
– А какая ловкость! – заметил начальник полиции. – Какая ловкость! Ведь каноник сам малый не промах. Попозже я вам скажу, мэтр Арпион, как мы разделаемся с этим прохвостом. Дальше.
Мэтр Арпион продолжал:
– «Господа уполномоченные от Сорбонны, явившиеся к принцессе Конде с предложением отказаться от вкушения мясной пищи на время Великого поста, были приняты господином де Сешеллем, каковой встретил их с великим глумлением и заявил, что они ему нужны, как прыщ под носом».
– А вот это посерьезней, – поднялся с кресла начальник полиции. – Отказаться от поста и оскорбить членов Сорбоннского университета! Это значительно отягчит ваш счет, госпожа Конде, когда мы начнем подводить итоги! Арпион, это все?
– На сегодня, слава богу, все. Но ваша милость еще не сказала, как быть с Жиллем Роз.
– Отберите в тюрьме еще несколько ловких мошенников, и пусть они во главе с ним отправятся в Блуа; там предстоит большой праздник и, может быть, им удастся потешить короля своими уловками и проделками.
– Но если они по-настоящему своруют?
– Тогда их повесят!
В этот момент явился привратник и доложил:
– Его милость Великий инквизитор веры!
Мэтр Арпион не стал дожидаться, когда ему прикажут удалиться. Он поклонился и вышел. Вошедший был особой поистине важной и устрашающей.
К обычному званию доктора Сорбонны и каноника Нуайонского он присовокупил звание Великого инквизитора по вопросам веры всей Франции. Для того чтобы имя его было столь же выразительно, как титул, он велел себя называть Демошарэс, хотя звали его попросту Антуаном де Муши.[63] С тех пор в народе и стали звать шпионов мушарами.
– Ну и как, господин начальник полиции? – спросил Великий инквизитор.
– Ну и как, господин Великий инквизитор? – отозвался начальник полиции.
– Что новенького в Париже?
– Я как раз хотел у вас спросить то же самое.
– Это значит, что новостей нет, – тяжко вздохнул Демошарэс. – Трудные пришли времена! Ничего нет: ни заговоров, ни покушений. А эти гугеноты – они просто жалкие трусы! Мельчает ныне ваше ремесло, господин де Брагелонн!
– Ну нет! Правительства меняются, полиция остается.
– Однако, – горестно возразил господин де Муши, – посудите сами, чего мы достигли в результате вооруженного налета на этих протестантов на улице Марэ. Мы ведь были уверены, что во время вечерней трапезы они вместо пасхального барашка едят окорок – так, по крайней мере, явствовало из ваших донесений. И в итоге мы имели всего лишь одну несчастную фаршированную индейку! Много ли чести от этого вашего учреждения?
– Всякое бывает, – ответил задетый за живое де Брагелонн. – Вам не больше нашего повезло в деле Трульяра, что жил на площади Мобер. Вы ведь собирались доказать, что Трульяр после омерзительной оргии отдал двух своих дочерей на позор своим единоверцам, а ваши свидетели, которым мы здорово заплатили – ай-ай-ай!.. – отрекаются и вас же уличают во лжи!
– Изменники! – пробормотал де Муши.
– Чистая неудача, господин Великий инквизитор, чистая неудача! – не без удовольствия поддел его господин де Брагелонн.
– Но неудача эта произошла только по вашей вине! – вспылил Демошарэс.
– Как вы говорите? По моей вине? – переспросил ошарашенный начальник полиции.
– Несомненно! Вы слишком много обращаете внимания на всякие там донесения свидетелей и на прочие пустяки! Что нам за дело до их вранья и отговорок? Надо было продолжать как ни в чем не бывало и в конце концов обвинить этих изуверов!
– Как так? Без доказательств?
– Конечно! Обвинить и осудить!
– Без состава преступления?
– Конечно! Осудить и всех повесить!
– Без суда?
– Подумаешь, без суда! Вам непременно подай суд, преступление, доказательства! Велика ли заслуга повесить того, кого стоит повесить!
– Но это же вызовет к нам жгучую ненависть!
– Вот этих именно слов от вас я и ждал! – радостно вскинулся Демошарэс. – В этом-то и кроется суть моей системы! Запомните, милостивый государь: для того чтобы пожинать преступления, должно сперва их посеять. Недаром гонения – это сила!
– Мне кажется, – заметил начальник полиции, – что с начала нынешнего царствования мы только и делаем, что занимаемся всякого рода гонениями. При желании вся эта почтенная публика могла бы давным-давно возмутиться!
– Неужели? Отчего же? – иронически спросил Великий инквизитор.
– А вы подсчитайте, сколько обысков, налетов и грабежей было каждый день в домах ни в чем не повинных гугенотов!
– А, все это я знаю, и все это ерунда! – усмехнулся Демошарэс. – Полюбуйтесь, с каким стоическим терпением они выносят эти неприятности.
– А то, что Анн Дюбур, племянник канцлера, два месяца назад был сожжен на Гревской площади, – это тоже ерунда?
– Не бог весть что! Да и к чему привела эта казнь? Убили одного из судей, кокнули президента Минара,[64] затеяли какой-то, с позволенья сказать, заговор, от которого и следов не осталось. Стоило из-за этого поднимать такой шум!
– А последний указ? – спросил господин де Брагелонн. – Ведь он направлен не только против гугенотов, но и против всего высшего сословия Франции!
– Вы имеете в виду указ об отмене пенсий?
– Да нет же! О том, что всем просителям любых рангов велено покинуть двор в двадцать четыре часа, а не то их повесят! Ну, знаете, когда веревкой грозят и знати, и черни – это уж слишком. Бунта не миновать!
– Да, мера довольно крутая, – самодовольно улыбнулся Демошарэс. – Подумать только, лет пятьдесят назад от такого указа возмутилось бы все дворянство страны, а ныне, сами видите, пошуметь пошумели, но за дело не взялись. Ни один не пошевелился!
– Вот тут-то вы и ошибаетесь. – Де Брагелонн понизил голос. – Если в Париже не шевелятся, то в провинции понемногу раскачиваются.