Маша вышла в буфет, уже полностью освобожденный от мебели и драпировок. Танцевальный зал тоже был до безобразия гол, словно со смертью герцога исчезло и все созданное по его повелению великолепие. И только в конце парадной лестницы по-прежнему стояли два мажордома. Они как будто ожидали выхода последнего действующего лица закончившейся драмы. Они молча открыли двери дворца, и Мария вышла на улицу.
Ее отряд, слившись в одно темное пятно, ожидал ее в трех шагах от входа. И едва она появилась на крыльце, рядом материализовались Жан и Сяма, а через секунду она оказалась в окружении всех своих людей. Они молчали, но их облегчение и радость от того, что она невредимой вышла из дворца, были материально ощутимы.
– Все в порядке! – прошептала Маша. И, облокотившись о седло своей лошади, повторила громче: – Со мной все в порядке. А вот герцог умер…
– Туда ему и дорога, – фыркнул Жан, а Сяма молча почесал в затылке.
– Поехали в лагерь. Ребята наверняка уже психуют, – раздался голос Силы.
Машенька тяжело взобралась в седло, и в этот момент в ее голове раздался вопль Златы: «Меня собираются сжечь! Меня собираются очень скоро сжечь!!! Вытащите меня отсюда!!!»
Маша оцепенела от сознания страшного несчастья, но уже через секунду она принялась действовать. Выхватив у Жана свое оружие, она в мгновение ока замкнула на талии пряжку пояса и перекинула лямку колчана через плечо. А в следующее мгновение изумленные гвардейцы увидели свою предводительницу в воздухе. Она зависла над ними, словно разъяренная фурия, и, крикнув:
– Я еще вернусь!… – быстро полетела на запад, прочь от чуть занимавшейся зари.
5. Камень третий. Злата – ведьма по рождению
26 октября 20.. года.
Интересно, кто придумывает пословицы? Говорят – это «устное народное творчество», но ведь кто-то первым показывает их Миру, кто-то первый произносит эту отточенную формулу, которую приписывают затем народу. Кто, например, первым сказал: «От тюрьмы да от сумы не зарекайся» или: «Кому суждено быть повешенным, тот не утонет»?… А если утонет?
Злата – симпатичная девушка маленького роста, с шикарной вороной гривой, яркими, горящими черными глазами, выдававшими неудержимый темперамент, сидела в одиночестве за довольно грязным столом обычной городской чайханы. Она зашла сюда случайно, просто проголодавшись после тяжелой дальней дороги, которую, как она считала, ей пришлось пройти за последние четыре часа. Она сидела над миской пахучей, пряной еды, очень напоминавшей среднеазиатский плов, но не притрагивалась к ней. И вообще все посетители чайханы отложили в стороны свои ложки и чашки, прекратили разговоры, прервали смех. Все слушали песню, странную песню с ритмичным и в то же время рваным мотивом, отбиваемым на семи струнах похожего на гитару инструмента. А пел ее слабым, сорванным, хрипловатым голосом босой парень в рваном халате с разбитой головой, кое-как перевязанной старым полотенцем.
Мы ели и спали, Дружили и мстили, Спешили и ждали, Дрались и любили, На звезды смотрели И оды слагали, Плясали, и пели, И ели, и спали! И плачем и смехом Богов веселили, Себе на потеху Пророков казнили, Своих палачей За святых принимали – На пару свечей, И мы ели и спали! От жира лоснились, От голода пухли, В окопы ложились И мерли как мухи. Мы в «праведном гневе» Врагов добивали, Пылали и тлели, И ели, и спали! Мы пашни пахали, И траву косили, Мы сеяли, жали, Мы деток растили, Мы дивные храмы Волшбой расписали. Герои и хамы – Мы ели и спали! Мы были, мы жили, Мы жизнь познавали, Мы всуе божились, И ели, и спали, Мы правды хотели, И лгали, и лгали, Мы спали и ели, Мы ели и спали!
Певец последний раз ударил по струнам и замолчал, жадно приникнув к широкой чашке с молодым вином, предложенной ему одним из посетителей.
Еще несколько секунд в чайхане висело молчание, а потом ее снова залило гулом голосов, перезвоном стаканов и мисок, смехом и руганью. Златка тоже вернулась к своему плову, изредка бросая быстрый взгляд на столик, за которым притулился местный бард. Кроме певца в старом заношенном халате и рваном полотенце вместо чалмы, за этим столиком сидели еще четверо. Все они были одеты далеко не бедно, и у всех на поясах Злата заметила увесистые кошельки с монетами. Очень похожий кошелек висел и у нее на поясе.
Пока она доедала свой плов, прихлебывая из пиалки горячий зеленый чай, по вкусу, правда, напоминавший настой шиповника, за столиком богатенькой четверки разгорался нешуточный спор. А начался он с того, что молодой красивый мужчина, с узенькой черной бородкой на бледном горбоносом лице, сидевший справа от певца, начал над последним подсмеиваться.
– Не понимаю я, почему твоя великая поэзия не может тебя накормить? Ведь Всевидящий и Всеслышащий дает нам таланты, чтобы мы могли прокормить себя и своих близких…
Однако бард не обращал на подковырки внимания, жадно выхлебывая из миски лапшу с мясом и запивая ее молодым кислым вином. Тогда чернобородый обратился к своему соседу, лениво грызшему куриное крылышко.
– Смотри, Калаш, только что поэт услаждал наши уши своими стихами, а через минуту от него ничего не дождешься, кроме чавканья и отрыжки. И мы должны поверить, что люди искусства выше простых смертных, что Всевидящий и Всеслышащий наделил их недоступными нам качествами.
– Какие там качества? – лениво отозвался тот, которого назвали Калашем. – От свиньи тоже не дождешься ничего, кроме чавканья, зато потом она услаждает нас окороком и колбасой… Гы-гы-гы… – неожиданно засмеялся он своей шутке.
Певец, не обращая внимания на насмешки, продолжал жадно насыщаться. Златке стало удивительно, как можно столько съесть за один раз. «Видимо, парень давно голодает…» – подумала она и вдруг разглядела на его запястьях, под короткими обтрепанными рукавами темные, воспаленные полоски. Она не сразу поняла, что это следы от кандалов.
– И самое смешное, – продолжал между тем чернобородый, – что стоит нашему поэту насытиться, как он тут же начнет сочинять глупости… Примерно такие же, какие уже не первый раз приводят его в яму…
– Вот это и отличает его от свиньи… Гы-гы-гы… – подхватил его ленивый сосед. Именно в этот момент певец, похоже, насытился. Он допил остатки вина в своей чашке, поставил ее на стол и, повернувшись к чернобородому, громко, на весь зал сообщил:
– Вы правы, живущие в довольстве! Поэт сначала услаждает вас, а потом, если повезет, чавкает и рыгает. Свинья сначала чавкает и рыгает, а потом, если не повезет, услаждает вас. А вот богатей только чавкает и рыгает. Он не услаждает никого и никогда, ну, может быть, иногда пустит ветры, да погромче. Но вряд ли это кого усладит!