должен в такую бурную ночь быть вне дома, нет.
— Почему же вы не дома? — спросил я.
— Должен кормить малышей, увы, да. Они не должны знать, в каком жестоком мире живет их папочка. Нет. Они должны быть сытыми.
Я вдруг увидел лицо Мэй, скорченное от смущения и ужаса. Слова, которые я буквально вылил на ее мать, эхом звучали в моих ушах.
Малыши не должны знать.
Как я мог забыть об этом?
* * *
Пока мы шли по дорожке к дому Энджи, Тимоти Данн дважды полоснул нас лучом своего фонарика.
Он осторожно перешел улицу и подошел к нам. Это был худощавый паренек с широким, открытым лицом, прикрытым темно-синей фуражкой. Такие лица бывают у крестьянских мальчишек или у тех, кого матери с детства готовят к посвящению в духовный сан.
Его фуражка была покрыта водонепроницаемым пластиком, а тяжелый черный плащ блестел от дождя. Он приподнял фуражку, когда мы подошли к парадной двери.
— Мистер Кензи, мисс Дженнаро, я — сержант Тимоти Данн. Как вам погодка?
— Бывает и лучше, — сказала Энджи.
— Да, мэм, я слышал.
— Мисс, — поправила его Энджи.
— Простите?
— Пожалуйста, зовите меня «мисс» или просто Энджи. Слово «мэм» намекает, что я гожусь вам в матери. — Она пристально посмотрела на него сквозь морось. — Это ведь не так, правда?
Он застенчиво улыбнулся.
— Конечно нет, мисс.
— Сколько вам лет?
— Двадцать четыре.
— О-оо!
— А вам? — спросил он.
Она хихикнула.
— Никогда не спрашивайте у женщины ее вес и возраст, сержант Данн.
Он кивнул.
— И в том, и в другом отношении бог очень щедр к вам, мисс.
Я закатил глаза.
Она немного отпрянула и вновь посмотрела на него.
— Далеко пойдете, сержант Данн.
— Благодарю вас, мисс. Мне все это говорят.
— Верьте людям, — сказала она.
Он посмотрел вниз, переступил ногами, затем потянул себя за правую мочку уха, этот жест, видимо, был машинальным.
Он прочистил горло.
— Сержант Амронклин сказал, что из ФБР пришлют подкрепление, как только окончательно окружат их на Саут Шор. Он сказал, около двух или трех утра. Я так понял, что парадная и задняя дверь на сигнализации, а задняя часть дома под охраной.
Энджи кивнула.
— Я все же хотел бы проверить.
— Прошу вас.
Данн снова приложился к фуражке и пошел вокруг дома, а мы стояли на крыльце и прислушивались к скрипу его шагов по замерзшей траве.
— Интересно, где Девин раздобыл этого мальчишку? — спросила Энджи. — В хоре для мальчиков?
— Может, племянник, — сказал я.
— Девина? — Она покачала головой. — Не может быть.
— Может. У Девина восемь сестер, и половина из них монашки. Серьезно. Вторая половина замужем за типами, уверенными, что они — правая рука Иисуса.
— Каким образом Девин вылез из этого родового болота?
— Тайна, покрытая мраком.
— Этот юнец так невинен и искренен, — сказала она.
— Он слишком молод для тебя.
— Каждому юноше нужна опытная совратительница, — ответила она.
— И ты как раз подходишь.
— Конечно, тупица. Ты же видел, как ерзают его бедра в этих узеньких брючках?
Я вздохнул.
Луч фонарика возвестил о возвращении Тимоти Данна — его осторожные шаги послышались с другой стороны дома.
— Все чисто, — сказал он, когда мы снова вышли на крыльцо.
— Благодарю вас, сержант.
Он встретился с ней глазами, его зрачки вспыхнули, но он отвел взгляд вправо.
— Тим, — сказал он. — Зовите меня просто Тим, мисс.
— Тогда вы меня — Энджи. А это Патрик.
Тим кивнул, и, когда взглянул на меня, в его глазах появилось выражение легкой вины.
— Ну, — сказал он.
— Ну, — повторила Энджи.
— Ну, я буду в машине. Если решу подойти к дому, сначала позвоню. Сержант Амронклин дал мне ваш номер.
— А если будет занято? — спросил я.
Он предусмотрел и это.
— Три вспышки моего фонаря вот в это окно. — Он указал на гостиную. — Я знаком с планом дома, свет будет видно в любой комнате, за исключением кухни и ванной. Верно?
— Да.
— И наконец, если вы будете спать или не увидите, я позвоню в звонок. Два коротких звонка. Ясно?
— Кристально, — сказал я.
— Все под контролем, — пожелал нам Тим.
Энджи кивнула.
— Спасибо, Тим.
Он ответил кивком, но не глядя ей в глаза. Он пошел обратно, пересек улицу и, дойдя до машины, забрался внутрь.
Я скривился и пропел:
— «Тим!»
— Заткнись ты.
* * *
— Они все забудут, — сказала Энджи.
Мы сидели в столовой, беседуя о Грейс и Мэй. Отсюда мне была видна красная пульсирующая точка сигнализации на входной двери. Вместо успокоения она подчеркивала нашу уязвимость.
— Нет, не забудут.
— Если они любят тебя, то поймут, что ты потерял самообладание под влиянием стресса. Грубо, конечно, но не более того.
Я покачал головой.
— Грейс права. Я привел ужас в ее дом. И сам в него обратился. Я испугал ее ребенка, Энджи.
— Дети отходчивы, — сказала она.
— Если бы ты была Грейс, и я разыграл бы перед тобой такой спектакль, а твоего ребенка на месяц погрузил в ночные кошмары, что бы ты сделала?
— Я не Грейс.
— А если бы была ею?
Она покачала головой, глядя на бокал с пивом в руке.
— Скажи, — сказал я.
— Возможно, я бы вычеркнула тебя из своей жизни, — сказала она, глядя в бокал. — Навсегда.
* * *
Мы перешли в спальню, уселись в кресла по обе стороны кровати, чувствуя глубокую усталость и вместе с тем возбуждение — слишком сильное, чтобы уснуть.
Дождь прекратился, свет в спальне был погашен, и лед за окном отсвечивал серебром, придавая комнате жемчужный оттенок.
— Кончится тем, что оно нас проглотит, — сказала Энджи. — Насилие.
— Мне всегда казалось, мы сильнее.
— Ошибаешься. Спустя время оно заражает.
— Ты имеешь в виду себя или меня?
— Нас обоих. Помнишь, несколько лет назад я застрелила Бобби Ройса?
Я помнил.
— Ты спасла мне жизнь.
— Забрав его жизнь. — Она глубоко затянулась сигаретой. — Все эти годы я говорила себе, что ничего не чувствовала, когда нажимала курок, не могла чувствовать…
— А что ты чувствовала? — спросил я.
Сидя в кресле и положив стопы на край кровати, она подалась вперед и крепко сжала ладонями колени.
— Я чувствовала себя богом, — сказала она. — Мне было хорошо, Патрик.
Позднее она лежала в постели с пепельницей на животе, глядя в потолок. Я же оставался в своем кресле.
— Это мое последнее дело, — сказала она.