Читать интересную книгу Ронины из Ако или Повесть о сорока семи верных вассалах - Дзиро Осараги

На следующее утро прибыли Матанодзё Усиода, назвавшийся Уэмоном Харадой, и Дзюнай Онодэра, назвавшийся Дзюаном Сэмбоку, а с ними юный вакато Косити Касэмура. Поскольку число земляков заметно выросло, они, с согласия хозяина, перебрались в отдельный флигель на заднем дворе, где и расположились все вместе.

Дзюнай был при Кураноскэ связным, в чьи обязанности входило осуществлять общение командора с прочими соратниками. Все единодушно сошлись на том, что командору лучше никуда с постоялого двора не выходить, и сам Кураноскэ с таким решением согласился. Тикара этому обстоятельству был несказанно рад, да и сам Кураноскэ был доволен тем, что снова может, как прежде, жить с сыном под одной крышей.

Они не виделись всего каких-нибудь полтора месяца. Правда, в разлуке время тянется долго, но Кураноскэ не мог не подивиться тому, как повзрослел и возмужал Тикара за эти несколько недель.

— А ты еще вырос, сынок! — заметил он.

Тикара в ответ смущенно улыбнулся, как когда-то в детские годы, бросив на отца любящий взгляд. В памяти Кураноскэ одна за другой оживали сцены из прошлого, когда он стал припоминать детство Тикары. Невольно мысли его перенеслись в Тадзиму, где оставалась сейчас жена с прочими детьми. Молча он вдруг принялся слегка постукивать пальцами по углу столика…

Днем в комнату через окно долетал неумолчный шум с улицы, отделенной от их пристанища глинобитной оградой. Комнатушку в четыре с половиной татами через стенку от Кураноскэ занимал престарелый Дзюнай Онодэра, который обычно посиживал на циновке у стола перед окном, выходящим на северную сторону. Старик очень переживал оттого, что не может теперь, обосновавшись в Эдо, по утрам и вечерам проделывать свои упражнения с копьем. Двор был слишком тесный, да и внимание соседей привлекать было опасно. Однако мысленно он все время видел перед собой цель, которую поражает острием копья. Впрочем, старый Дзюнай, числившийся при командоре офицером связи, был занят делами по горло и в течение дня редко бывал в своей комнатушке.

Когда же такой случай выдавался, он обычно писал письма. Дзюнай на редкость хорошо владел кистью и в написании писем весьма преуспел. Большинство посланий было адресовано жене, которую он оставил в Киото. Мать Дзюная, о которой оба они так заботились, скончалась прошлой зимой, и жена Тандзё теперь была дома совсем одна. Такую дружную и любящую престарелую чету не часто встретишь в этом мире. Оба они посвятили себя друг другу, вместе встречали предначертанные судьбой испытания и прожили всю жизнь неразлучно, дожив до седин, а теперь должны были расстаться, когда Дзюная долг призвал в Эдо. Они знали, что снова встретиться после разлуки в земной жизни им не суждено. С тем жена провожала мужа, уходившего в Эдо, и с тем муж покидал жену… Но и простившись навсегда, они оставались душою навеки вместе. Они знали, что в конце концов все равно когда-нибудь воссоединятся. Об этом они не говорили друг с другом, но свято верили, и каждый из двоих не сомневался, что супруг бережно хранит в сердце заветную надежду.

Дзюнай писал жене о разном. В каждом письме непременно было стихотворение-танка. Так же и в ответных письмах от жены он всегда находил стихотворное послание. Краткие стихотворения в тридцать один слог позволяли мужу и жене вновь увидеть и почувствовать, что у другого на сердце, — как когда-то в их доме в Киото под кровлей с длинными нависшими стрехами, где они подолгу молча сиживали в комнате с видом на цветущий сад. Жена Дзюная всегда безоговорочно доверяла мужу, принимала его решения и одобряла все его действия, а муж всегда мог без утайки поверить жене самые заветные тайны.

Когда перегородка между комнатами отодвигалась и в проеме показывалось благодушное лицо Кураноскэ, Дзюнай откладывал кисть, и они принимались обсуждать дела. Ему часто приходилось отправляться на задания. Посещая скрывавшихся в разных частях города соратников, Дзюнай передавал им приказы командора, принимал сообщения и потом докладывал Кураноскэ. Когда с делами было покончено, Дзюнай, оставшись в одиночестве, снова брался за кисть, сочинял стихотворение.

Шел одиннадцатый месяц по старому лунному календарю — на дворе было холодно. Ночи были погожие, но над стрехой виднелось затянутое облаками зимнее небо, студеный ветер то и дело чаще стучал калиткой в саду. В эту пору каждую ночь кто-то из молодых ронинов посменно отправлялся в квартал Мацудзака разведать, что творится в усадьбе Киры, отчего Дзюнаю прибавлялось работы. Однако он убеждал себя, что и так уж ведет чересчур вольготную жизнь: только и знает, что греется в постели. Даром что старик, и с ретивой молодежью равняться уже вроде бы не по годам… При всем том, хоть для досуга времени оставалось все меньше, Дзюнай от сложения стихов отказываться не собирался.

— Кажется, пришел кто-то, — сказал, вскочив на ноги, Гэндзо Акахани.

Его напарник Синдзаэмон Кацута дошел по дорожке до калитки и выглянул на улицу.

Над крышами холодным светом сиял диск полной луны — шла тринадцатая ночь месяца. Лишь приглушенный вой собаки где-то вдалеке тревожил тишину ночного квартала. И чем больше сгущался мрак, тем, казалось, ярче становилось сияние.

— Мне вроде послышались шаги… — нахмурился Гэндзо.

Вокруг стояла полная тишина — не слышно было ни малейшего шороха.

— Интересно, который час? — добавил он.

— Н-ну, — протянул Синдзаэмон, взглянув сначала на свою тень, а затем на луну в небе, — наверное, идет четвертая стража.[168] Похолодало, однако. У тебя руки не мерзнут?

— Наверное, заморозки будут, иней выпадет. Позапрошлым вечером, вон, так подморозило, что стоять на месте было невозможно.

— Можно было винцом отогреваться. Надо было заранее приготовиться.

— Да брось ты! — рассмеялся Гэндзо. — Какое там!.. Ну что, еще один обход, что ли?

Синдзаэмон кивнул в ответ и оба, держась затененной стороны улицы, осторожно двинулись вдоль стены. Усадьба Киры в длину была не более одного тё.[169] Поверхность рубчатой глинобитной ограды влажно блестела в лунных лучах. Лазутчики зорко посматривали на нее из-под своих капюшонов.

В эту ночь снова ничего особенного не происходило, и докладывать, судя по всему, было не о чем. Освещенная луной усадьба была похожа на раковину, сомкнувшую створки: сообщение с внешним миром было строго ограничено, и проведать о том, что делается там, внутри, не представлялось никакой возможности.

Конечно, поглядывая на стены усадьбы и переговариваясь о том, что может происходить за этой стеной, оба приятеля, как и их сменщики, должно быть, не раз прикидывали про себя: «А что, если все-таки решиться и заглянуть внутрь? Была не была!» Сколько можно жить вот так, в полном неведении?! Ну, ходят они тут, а что толку? Может быть, Кира сейчас в усадьбе, но вполне возможно, что его там давно уже нет. Они каждую ночь караулят, высматривают что-то, а на душе тревожно и муторно. Если бы им, например, сейчас сказали, что Кира скрывается на Севере, в Ёнэдзаве, никто не мог бы представить доказательства, что это не так.

— А все же… Есть он там или нет? — прошептал Синдзаэмон.

Гэндзо не мог сдержать ухмылки:

— И ты тоже интересуешься? Позавчера на дежурстве Мори то же самое спрашивал.

— Ну-ну, — криво улыбнулся Синдзаэмон.

Ничего удивительного — все думали об одном и том же, всех снедала одна забота.

Приятели еще раз оглядели высокую ограду усадьбы. Там, за стеной, их заклятый враг… Во всяком случае, предположительно это так. И тем не менее они ничего не могут предпринять — потому что ничего не знают наверняка! Но есть же предел терпению! Ведь они совсем близко от врага. Вот он, его дом, у них перед глазами! Ситуация могла показаться комичной, но им было не до смеха — в груди вскипала бессильная ярость. Угнетенные и подавленные, они погрузились в угрюмое молчание. Собака продолжала скулить вдалеке.

Вскоре стена усадьбы кончилась. Дойдя до угла, оба одновременно оглянулись. Хотя позади никого и не было видно, они чувствовали внутренним чутьем, что там кто-то есть. Действительно, вскоре в лунном свете показался силуэт старца. То был один из ронинов, Тюдзаэмон Ёсида. Гэндзо и Синдзаэмон смотрели на старика с удивлением:

— Что-нибудь случилось? — осведомился Гэндзо.

— Да нет, — шепотом ответил Тюдзаэмон, оглянувшись по сторонам и оделив друзей сочувственной улыбкой, — просто решил прогуляться с вами. Молодцы вы, стараетесь! А мне нынче тоскливо как-то стало на сердце — за вас переживаю. Вон холод-то какой! А вы тут каждую ночь дежурите… Тяжело, поди!

Приятели возразили, что, мол, им, молодым, все нипочем. Впрочем, они догадывались, что старик, вероятно, пришел не только для того, чтобы их подбодрить, и ждали дальнейших объяснений.

Но Тюдзаэмон как будто бы не замечал их нетерпения.