и в лохмотьях свистел ветер.
Так Плэш-Гу попал в Никому Не Желанную землю.
Гамбит трех моряков
Несколько лет назад в Овере, весенним вечером, сидел я в старой таверне и ждал, как то было в моем обычае, какого-нибудь странного события. В своем ожидании я не всегда бывал разочарован, ибо низкая зала этой таверны освещалась через изысканные окна-витражи, обращенные к морю, и свет был таким таинственным – особенно по вечерам, – что, казалось, влиял на события внутри таверны. Как бы то ни было, в этой таверне я видывал странные события и слышал повествования о странных событиях.
И вот когда я сидел там, вошли три моряка с лицами, опаленными солнцем, только что, как они сказали, вернувшиеся с моря, из долгого плавания на Юг; у одного была под мышкой шахматная доска и фигуры. Моряки пожаловались, что не смогли найти никого, умеющего играть в шахматы.
Это был год, когда в Англии проходил чемпионат. Смуглый человечек, сидевший в углу, попивая воду с сахаром, спросил, почему они хотят играть, а моряки ответили, что обыграют любого на фунт стерлингов. Они открыли свою коробку с шахматами – дешевый уродливый набор, и человечек отказался играть такими дрянными фигурами, моряки же сказали, что он наверняка сумеет отыскать фигуры получше. Тогда смуглый человек сходил к себе на квартиру неподалеку, принес собственные шахматы, и они начали партию со ставкой в один фунт. Моряки сказали, что будут за игрой совещаться: играть должны все трое.
И тогда обнаружилось, что смуглый человечек – Штавлократц. Конечно, он был совершенным бедняком, и соверен значил для него больше, чем для партнеров, но он как будто не рвался играть, на этом настаивали моряки; он отговаривался тем, что моряки – скверные шахматисты, они не обратили внимания на его слова; тогда он назвался напрямую, но эти люди ничего не слышали о Штавлократце.
После этого ничего более не говорилось. Штавлократц ничего не сказал, либо не желая похваляться, либо обидевшись, что они не знают, кто он такой. А я не видел причины открывать морякам, кто он: пусть мастер получит фунт стерлингов, который у них припасен; мое безграничное восхищение его гениальностью повелело мне думать, что он заслуживает любой награды. Он не предлагал сыграть, они сами назвали ставку, он их предупредил и отдал им первый ход – Штавлократца не в чем было упрекнуть.
Прежде я никогда его не видел, но разбирал едва ли не каждую его партию на мировых чемпионатах за последние три-четыре года и, конечно, всегда приводил Штавлократца в пример ученикам. Только юные шахматисты смогут по-настоящему оценить мой восторг: я видел его совсем рядом, за игрой.
Итак, перед каждым ходом моряки опускали головы почти к самому столу и что-то бормотали, но очень тихо, и понять, что́ они замышляют, было невозможно. Почти сразу они потеряли три пешки, потом коня, а вскоре и слона; в действительности они разыгрывали знаменитый ныне гамбит трех моряков.
Штавлократц играл легко и уверенно, что, как я слышал, было в его обычае, но вдруг, примерно после тринадцатого хода, я увидел, что великий шахматист изумлен: он подался вперед, посмотрел на доску, потом на моряков, ничего не смог прочесть на их отсутствующих лицах и снова посмотрел на доску.
После этого он делал ходы медленней; моряки потеряли еще две пешки. Штавлократц пока ничего не терял. Он взглянул на меня почти раздраженно, как будто могло случиться нечто такое, при чем мне не следовало присутствовать. Сначала я подумал, что ему неловко брать моряцкий фунт, но потом вдруг осенило: он может проиграть – это было видно по его лицу, не по доске, ибо партия стала для меня почти непонятной. Не могу описать свое изумление. И через несколько ходов мастер сдался.
Моряки обрадовались не больше, чем если бы сыграли партию между собой засаленными картами.
Штавлократц спросил, где они нашли этот дебют.
– Мы вроде его надумали, – ответил один.
– Просто как бы в голову пришло, – сказал другой.
Он стал расспрашивать о портах, в которые они заходили. Штавлократц явно думал – так же, как и я, – что, скорее всего, они научились этому изумительному гамбиту в какой-нибудь бывшей испанской колонии от какого-то юного шахматного мастера, слава которого еще не достигла Европы. Он изо всех сил пытался вызнать, кто этот человек, поскольку вообразить, что моряки сами придумали гамбит, не мог никто из нас, да и вообще никто на свете – достаточно было на них взглянуть. Но никаких сведений ему получить не удалось.
Штавлократцу было очень трудно позволить потерять целый фунт. Он предложил сыграть снова, с такой же ставкой. Моряки начали расставлять белые фигуры – Штавлократц указал им, что теперь его очередь ходить первым. Они согласились, но закончили ставить белые и стали ждать, когда он сделает первый ход. Происшествие пустячное, но Штавлократцу и мне оно показало, что никто из моряков не знает, что белые всегда ходят первыми.
Мастер начал разыгрывать свое собственное начало, полагая, конечно, что если они не слышали о Штавлократце, то вряд ли знают его дебют; он разыгрывал пятый вариант с семью хитрыми ходами – наверное, в крепкой надежде вернуть свой фунт стерлингов; по крайней мере, так он был настроен, но дело обернулось вариантом, неизвестным ученикам Штавлократца.
Во время этой партии я не сводил глаз с моряков и пришел к твердой уверенности – как может быть уверен только внимательный наблюдатель, – что моряк, сидевший слева, по имени Джим Баньон, не знает даже, как ходят фигуры.
Поняв это, я начал смотреть на остальных двоих, Адама Бейли и Билла Слоггса, пытаясь разобраться, кто из них начальствует, но довольно долго ничего не получалось. Наконец я услышал, как Адам Бейли пробормотал четыре слова: «He-а, давай лошадиной головой» – первое, что удалось разобрать из всех их переговоров. Тогда стало понятно, что Адам не знает названия «конь»; конечно, он мог и объяснять положение Биллу Слоггсу, но на это было не похоже. Таким образом, оставался Слоггс. Я с некоторым изумлением стал за ним наблюдать; на вид он казался нисколько не умнее остальных, хотя, пожалуй, и более волевым.
Беднягу Штавлократца обыграли снова.
После этого я заплатил за него и попытался сыграть с одним Слоггсом, однако моряк не согласился – играть должны или все, или никто. Тогда мы со Штавлократцем пошли к нему на квартиру. Он любезно сыграл со мной партию. Конечно, длилась она недолго, но я больше горжусь