Андрей прищурился:
– Предводитель новгородцев был еще довольно крепким воином. Скажем, лет тридцати-сорока. Своего внука, князя Рюрика с братьями, Гостомысл призвал, чтобы передать стол, будучи уже глубоким стариком. Рюрик правил с середины девятого века, его мы в школе проходили. Значит, дед его воевал с залетными колдунами аккурат на срезе веков. Где-то в восьмисотом году от Рождества Христова. У-у, больше семисот лет миновало! А колдуны были изрядные, сильные. Это же надо: костяные доспехи и оружие неуязвимыми для стали сделать! Про такие заговоры и Лютобор, наверное, не знает. Немудрено, что даже мертвыми они смогли проклясть Гостомысла и сыновей его на погибель рода, на лишение мужской силы. Через вещь порчу даже я на владельца наслать умею. Видать, здорово дикари волхвов напугали, что те добычу после сечи брать запретили. Боялись, что проклятие и на ней тоже. – Зверев провел ладонью перед корытом, позволяя зачарованной воде вылиться на землю. – Золота там пудов на пять, если не больше. Интересно, проклятие все еще действует или уже потеряло свою силу? Все-таки семьсот с половиной лет прошло…
Золото, золото… Его никогда не бывает много, оно так манит, так застит глаза, что способно лишить рассудка самого честного, самого мудрого и рассудительного мужа. Оно отнимает честь и достоинство, коверкает судьбы, лишает родины и друзей, превращает уважаемых людей в закоренелых уголовников. Запах золота порой сводит с ума целые страны – что уж говорить про юного и неопытного князя, которого смело можно было назвать совершенно нищим?
– Пахом, ты где?! – перевернув корыто, направился к ручью Зверев. – Пахом, ты вернулся или еще гуляешь?
– Я здесь, княже! – Голос дядьки прозвучал из-под ветвей орешника, аккурат на тропинке, огибающей Боровинкину гору со стороны воды.
– Караулишь?
– По берегу прошел, княже, как ты и велел. Но недалече. У нас лошадей нет, чтобы далеко каженный день мотаться. Где подходы удобные, там верши уже стоят, а где нет, там и нам не поставить. Да и ни к чему. Снастей тут много, значит, рыбы мало. Разве на тот берег перемахнуть?
– Нет, не стоит. Там земля уже чужая. Скажи, а лопаты у нас на ушкуе есть?
– Пара штук найдется, на всякий случай. Принесть? Червей копать станем?
– Червей? Может статься, и червей, – задумчиво ответил Зверев. – Нет, двух лопат мало. Вы со Звиягой, Тришка, и мальчишек обоих можно взять. Пятеро. Пять лопат понадобится, пять топоров, пила большая двуручная… Придется тебе, Пахом, все же в деревню идти, Фрола растряхивать. А там смотри, можешь и утром вернуться.
– Пила на судне есть, топоры тоже. Значится, три лопаты. Ну, лопаты в деревне в каждом дворе найдутся, принесу. А чего ты затеваешь, княже? Может, совет пригодится от старого холопа?
– Этот совет я и сам знаю. Плюнуть и не связываться. Но ты вокруг посмотри. Мертвая земля. Людей – как фонтанов в пустыне. И это мое княжество. Чего нам с тобой бояться, Пахом? Смерти? Так мы каждый год к ней в гости на службу государеву ходим. Молвы людской? Так она завсегда вокруг ходит, будь ты хоть честен, как святая дева. Проклятия бояться? Так я, к алтарю идучи, о нем уж предупрежден был. Нечего мне терять, Пахом. А обрести могу немало.
– Бесы тебя смущают, Андрей Васильевич, истинно бесы, – помотал головой холоп. – Не ведаю, о чем речь ведешь, но душой чую: нехорошие у тебя думы. Крамольные. Ты вспомни, княже, как Господь наш Исус в пустыне от Диавола соблазны разные терпел. И златом, и чревоугодием, и похотью. Все отринул Сын Божий и только тем душу свою чистую спас.
– Исус[81] был нищим, бессемейным бродягой. И кончил он на кресте. А на мне только вас, холопов и девок, уже больше десяти душ. Да еще жена, которая на сносях, да смерды в княжестве, да земля эта, исконно русская, да служба государева. Легко учить, ни за что не отвечая.
– Ты кощунствуешь, княже. Над именем Господа нашего глумишься. А что до учения его, то ты на закат поворотиться можешь, на страны западные, что учение Христово отринули, на посулы сатанинские поддались. Что не душе своей и совести, а лишь мошне служат, мошной гордятся, мошну берегут. Разве принесло им счастие то золото, кое они столь рьяно добиваются, коим достоинство людское измеряют? Глянь – что ни год, то чума да холера по городам и весям их ходят, режут они друг друга в войнах непрерывно, баб своих на кострах жгут, с голода пухнут, рваную одежонку за достаток принимают, мужиков в рабстве держат, да притом еще и новые веры вместо истинной раз за разом придумывают. Этого тебе хочется, Андрей Васильевич? Нечто мало нам примера такого, к чему отступничество от слова Божьего приводит? Покайся, княже, и от посулов бесовских открестись. Бог милостив, он простит.
– А может иначе, Пахом? Может, мы сперва посулы сатанинские на вкус попробуем, а уж опосля покаемся? Хоть знать будем, за что. А Бог милостив. Он простит.
– И речи у тебя бесовские, уж не гневись. Крамольные речи, хитрые. Разве ты забыл имя Сатаны, властителя тьмы? Отец лжи его имя, и власть свою над миром заберет он не силой, а обманом, сказками сладкими да обещаниями лживыми. Не побеждены люди будут, а сами души ему свои отдадут, чтобы за то гореть в геенне огненной, никакой награды не получив.
– Душа, душа… Душу у меня никто пока не просит.
– И не заметишь, княже. Диавол хитер. Ты и не поймешь, в какой миг его рабом сделаешься.
– Не верю. Не ради себя, ради святой земли русской стараюсь, ради людей русских. Нечто может служба такая грехом оказаться?
– И сомнения твои от лукавого. Так вот, малость за малостью, волю он твою и забирает.
– Дядька, дядька, – покачал головой Зверев. – А надо ли мне вообще бояться? Пока ты рядом, ты меня от шага последнего завсегда остановишь, слугой Сатаны и его Золотого тельца стать не дашь. А коли так, Пахом, почему бы и не рискнуть?
* * *
Завтракали они на этот раз в Запорожском, во дворе старосты, за длинным, накрытым белоснежной скатертью столом. Пока девки уплетали за обе щеки окуней, запивая их парным молоком, князь с княгиней лакомились копчеными линями и расстегаями с луком и грибами. Холопы подтягивались один за другим, с разных сторон, полусонные и взъерошенные. За стол не садились – видать, харч каждому обломился неплохой, на добавку не тянуло. Почти переставший хромать Левший, краснощекий, как после бани, Звияга. Пахом с тремя лопатами на плече. Старый Лучемир приплелся вихляющей походкой и развалился на лавке у амбара. Видать, ночью с него тоже силушки выкачали немало.
– Тришка где? – налив себе квасу, поинтересовался Зверев.
– Вроде… – Фрол зачем-то оглянулся в дом. – Вроде как с Авдотьей они вчерась показались. Там, над рекой, в покосившейся избе за крапивником.
– Пахом, Звияга, прогуляйтесь, – поднимая ковш, приказал князь. – А ты, Левший, ступай на ушкуй, скажи Риусу и Ваське, чтобы взяли пилу двуручную, топоры, лопаты и сюда поднимались. Перекусят и с нами пойдут.
– А куда ты собираешься, милый? – положила руку ему на запястье княгиня.
– Сон ныне странный приснился. Про каменную выпь. Хочу пойти, проверить.
– На Боровинкину гору? – испуганно перекрестился староста. – Не ходи, княже! Сгинете, как и не было! Сколько там народу попропадало, страсть!
Полина сильно сжала его запястье, но промолчала.
– Оставь, Фрол, – скривился Андрей. – На татар ходили – не сгинули, на ляхов ходили – не сгинули. Как-нибудь и с каменной выпью управимся. Зачем еще смердам князь нужен, кроме как не для защиты от бед всяческих? К вечеру не останется ничего страшного в Боровинкиной дубраве, это я тебе обещаю. А ты, милая, отдохни покамест. Тебе по чащобам за нечистью лазить ни к чему.
Речь Зверева, может, и была несколько высокопарна – но ведь мужики деревенские должны знать, чего ради они князя и его холопов кормят, от себя и детей снедь отрывая. Вот, каменной выпи не станет – уже кое-что.
– Бог ты мой, Тришка, – всплеснула руками Полина. – Андрей, он опять!
Звияга и Пахом тащили холопа, закинув его руки себе на плечи. Временами Тришка начинал переступать ногами, но большей частью они волочились по траве. Голова же его и вовсе не поднималась.
– Вот, княже. – Холопы поставили героя перед Андреем на ноги.
Князь ощутил, как сознание его захлестнула волна гнева, и кистень словно сам собой выскользнул из рукава, готовый к смертельному удару. Но в последний миг Зверев спохватился: и так каждый человек на счету. Прибить легко – где другого возьмешь?
– Выпороть… Так времени нет. Староста, в погреб его запри. Как оклемается – двадцать пять плетей.
– У меня в погребе, того… – забеспокоился Фрол. – Медок настаивается.
– Тогда из колодца его пару раз окатите да к дереву привяжите. Пусть остывает. Да, и воды рядом оставьте. А то как бы не загнулся совсем с похмелья.