Но через час-другой она должна будет показаться, если не хочет возбудить подозрений. А потом начнется сама операция, и первым этапом будет «размягчение» планетарной коры, для чего Вольева использует часть орудий из тайного склада, направив всю их мощь на одну точку Цербера – ту самую, куда вслед за тем обрушится «Плацдарм».
Когда Вольева снова взглянула на браслет – на этот раз случайно, – Хоури сказала:
– И все-таки на что ты надеешься?
– На что-нибудь неожиданное. Вполне подошел бы серьезный сбой в работе оружия.
– Значит, вы и впрямь не хотите, чтобы эта идиотская затея удалась? – спросила Паскаль. – А ведь несколько дней назад носились с нею, будто это ваш звездный час. Не слишком ли крутой поворот?
– Это было до того, как я поняла, кто такая Мадемуазель. Если бы это выяснилось раньше…
Вольева обнаружила, что не знает, как закончить фразу. Теперь было совершенно очевидно, что в сложившейся ситуации применение такого страшного оружия, как «Плацдарм», – потрясающая безответственность. Но разве это понимание способно что-то изменить? Неужели она считает себя обязанной использовать оружие только потому, что способна на это? Только потому, что у нее получился красивый и грозный снаряд и хочется, чтобы равные ей увидели, какие изощренные боевые машины способна она изобретать?
Эти мысли вызывали тошноту, но в них заключалась правда. Илиа создала «Плацдарм», а теперь могла лишь надеяться, что на каком-нибудь позднем этапе вопрос о его применении отпадет сам собой. Короче говоря, ситуация, в которой она оказалась, выглядела безвыходной.
Перестроенный «Лореан» сближался с Цербером, постепенно сбрасывая скорость. К тому времени, когда они соприкоснутся, скорость «Плацдарма» будет не больше, чем скорость пули, но масса этой пули составит несколько миллионов тонн.
Если бы «Плацдарм» на такой скорости ударился о планету с обычной поверхностью, его кинетическая энергия превратилась бы в тепловую, последовал бы страшный взрыв, и драгоценная игрушка Вольевой сгорела бы, как спичка. Но Цербер не был обычной планетой. По ее оценке, подтвержденной многократным моделированием, «Плацдарму», обладающему колоссальной массой, предстояло прорвать тонкий слой искусственной коры, за которым прятался внутренний мир. А вот что случится, когда «Плацдарм» пробьет пленку и ударится о само тело Цербера, – об этом Вольева могла только догадываться.
И теперь эти догадки пугали ее до дрожи. Интеллектуальное тщеславие (а может, и что-то еще) привело Силвеста к этой опасной точке, но и Вольеву было трудно счесть невинной, она тоже подчинялась труднообъяснимым побуждениям. Сейчас она сожалела, что взялась в этот проект с таким жаром, не пожалела сил для успешной атаки «Плацдарма». И даже страшно подумать, что произойдет, если ее детище не подкачает.
– Знать бы сразу, – сказала она наконец. – Возможно, мне и удалось бы что-нибудь изменить. А теперь уже поздно.
– Я же говорила тогда, что надо остановить это безумие, – упрекнула ее Хоури. – А ты не прислушалась. Вот мы и оказались по уши в дерьме.
– Вряд ли я бы выступила против Садзаки на основании каких-то видений, которые якобы были у тебя в ЦАПе. Он бы просто убил нас обеих, вот и все.
«Хотя теперь очень вероятно, – подумала она, – что нам все равно придется выступить против Садзаки. Пока мы еще что-то можем сделать с помощью „Паука“, но скоро его будет мало».
– Надо было довериться мне, – повторила Хоури.
«В других обстоятельствах, – гневно подумала Вольева, – я бы крепко врезала тебе по башке».
Но ответила она очень спокойно:
– Ты могла бы рассчитывать на доверие, если бы не наврала с три короба и не проникла на корабль обманным путем. А теперь что толку болтать.
– А что еще мне оставалось? Ведь Мадемуазель держит в заложниках моего мужа!
– Правда держит? – Вольева наклонилась вперед. – Хоури, ты это знаешь наверняка? Я спрашиваю: ты его видела своими глазами или это очередной ее фокус? Разве ты не в курсе, что воспоминания можно имплантировать?
Голос Хоури смягчился, как будто женщины не обменялись только что едкими словами:
– К чему ты клонишь?
– К тому, что с ним, может быть, ничего не случилось. Ты думала об этом? Что, если на самом деле он никогда не покидал Йеллоустона?
Паскаль вклинилась между спорщицами:
– Довольно ссориться! Если и правда может произойти что-то ужасное, то раздоры нужны нам меньше всего. На случай, если вы не заметили: на этом борту я единственный человек, который вовсе не стремился сюда попасть.
– Да, можно сказать, тебе просто выпал счастливый лотерейный билет, – усмехнулась Хоури.
Паскаль бросила на нее сердитый взгляд:
– Ладно, пусть не все, что я сейчас сказала, правда. Мне тоже кое-что здесь нужно. У меня есть муж, и я не хочу, чтобы он пострадал. Да и другим зла не желаю – а ведь вы можете здорово влипнуть, и случится это только потому, что он чего-то очень сильно хочет. Вот потому-то мне и нужна ваша помощь. По-моему, здесь только вы смотрите на происходящее примерно так же, как и я.
– А как смотришь ты? – поинтересовалась Вольева.
– Мне это все кажется неправильным, – ответила Паскаль. – По крайней мере, с тех пор, как прозвучало одно имя.
Вольева даже не спросила, что это за имя.
– Ты говорила, что оно тебе знакомо.
– Оно не только мне знакомо, но и Силвесту. Похититель Солнц – это из амарантийской культуры. Так звали одного из богов или мифологических героев, а может быть, и реального исторического персонажа. Дэн слишком упрям, а может, слишком испуган, чтобы признаться в этом.
Вольева взглянула на браслет. Никаких новостей. Она согласилась выслушать Паскаль.
Рассказ оказался интересным. Не было ни преамбулы, ни экспозиции, просто благодаря хорошо подобранным и четко изложенным фактам Вольева как будто собственными глазами увидела ключевые события амарантийской истории. Теперь понятно, почему журналистке Паскаль так блестяще удалась биография Силвеста.
Амарантийцы – исчезнувшая раса разумных существ, происходивших от птиц и обитавших на Ресургеме. К этому времени команда корабля уже получила