Дни Клавочки шли вперемежку — то ясные и сияющие, сулящие счастье, то грустные, полные тоски, неуверенности и одиночества.
Но вот, разнеслась «последняя новость»: Андрей Андреевич женится! Все вздохнули с облегчением, так как все сочувствовали Клавочке. Наконец-то роман подошел к своему благополучному завершению! Клавочка сияла, а Анна Семеновна снисходительно-покровительственно похлопывала ее по спине: — Заарканила, Клавка, дока? Молодчага! — одобряла она на свойственном ей жаргоне.
Теперь всё дело было за квартирой. Клавочка снимала маленькую комнатку, — не в ней же селиться молодожёнам? И тут Андрей Андреевич проявил неслыханный размах, вкус и щедрость. Он снял трехкомнатный особнячок, с палисадничком, где они будут жить одни, без хозяев — сами себе хозяева!
Они спешно принялись обставлять свою будущую квартиру мебелью, частью взятой (временно!) из больницы, частью купленной Клавой в Енисейторге — единственном большом универмаге города.
До больницы было далековато — пять длинных кварталов, но они эту проблему благополучно разрешили — в том же универмаге приобрели два велосипеда — один мужской, другой дамский, чтобы ездить на них на работу...
На велосипедах они представляли отличную пару — оба молодые, красивые, оживленные. Смотреть на них — было одно удовольствие.
И вот, настал день свадьбы, когда они торжественно расписались в ЗАГСе, и в больнице их все поздравляли. Вечером же, в новой квартире молодых была вечерника с вином, песнями и танцами под радиолу. Гостей было немного, — в основном, собутыльники Андрея Андреевича, а из женщин едва ли не одна Анна Семеновна. Из остальных удостоился приглашения только доктор Бендик, но он вскоре был вызван в больницу по какому-то хирургическому случаю.
Пели и пили долго, а когда под утро гости стали расходиться, Андрей Андреевич решительно заявил, что именно он должен проводить Анну Семновну домой — он сам, и никаких возражений!
Клавочка осталась ждать мужа дома. Она ждала его час и два и три… Ждала его на рассвете, когда небо окрасилось изумительно чистыми и яркими северными красками. Ждала и когда солнце показалось из-за зелёных кедровых крон окаймлявшей Енисейск тайги и тронуло своими лучами пыльные провинциальные улочки города. И тут она не выдержала: вытащила коробочку с кокаином, (наследство ее недолгой зубоврачебной практики), поспешно, кое-как разодрала десять или двенадцать пакетиков с порошком и, ссыпав в стаканчик с водой, выпила до дна, не отрываясь…
Вероятно она опомнилась в ту же минуту. По крайней мере, на всем пути от дома до больницы были слышны её пронзительные крики: «Спасите меня, спасите!»
Клавочка бежала посреди улицы. Ее волосы, не уложенные в прическу, неслись за ней темной волной; голубой халатик распахнулся и колыхался за её спиной, как два крыла большой бабочки. В ужасе она забыла про велосипед — быть может, он её еще и спас бы… Глаза ее были широко раскрыты и полны ужаса! Такой она и упала, не добежав одного квартала до больницы. Начались конвульсии и она потеряла сознание.
Клавочку быстро доставили в больницу, где д-р Бендик с доктором Кочаном возились четыре часа, делая все возможное чтобы оживить ее. Увы, это им не удалось. В больницу собрались все врачи, кроме Андрея Андреевича, которого нигде не могли найти… Все были потрясены!
Хоронили Клавдию Васильевну через несколько дней.
Она, лежала в нашем больничном морге, в гробу из кедровых досок, одетая в черный английский костюмчик, в котором часто приходила в больницу. Спокойное лицо с закрытыми глазами казалось живым, потому что губную помаду с губ не стерли. Старушка — её мать, в черном платке, по-мужичьи повязанном вокруг шеи, тихонько причитала. Она приехала хоронить дочь. Из женщин многие плакали…
Андрей Андреевич стоял, как истукан со своим отсутствующим взглядом, а рядом Анна Семеновна, твердо и прямо, словно бросая вызов: «Мы, что ли, в этом виноваты?». Глаза ее были сухи и гневны. Всем видом своим она показывала, что осуждает это глупое самоубийство, к тому же ещё — комсомолки!
Через неделю в больницу понаехало начальство из Крайздрава и из НКВД, конечно. Мы были созваны на срочное чрезвычайное собрание. Оно происходило в единственном нашем просторном помещении, — в подвале рядом с моргом. Поперек комнаты были поставлены деревянные скамьи без спинок, а перед ними, сооружён помост со столом и стульями для «президиума».
Президиум на этот раз не избирался, а всё началось просто с выступления представителя Крайздрава. Начав довольно спокойно, в процессе речи он распалялся все больше и больше. Особенно он напирал на слово «беспрецедентный», — очевидно оно казалось ему особенно устрашающим…
«…Это беспрецедентный случай… Чтобы молодой, талантливый, многообещающий врач — наложил на себя руки! Это — беспрецедентно! Врач, поставленный во главе большой районной больницы!.. К сожалению, мы не учли — какой больницы? Больницы, коллектив которой на восемьдесят процентов состоит из ссыльных!.. В этом наша ошибка, и мы горько раскаиваемся! Врач, — молодая женщина полная надежд и энтузиазма, жаждавшая отдать все свои силы и знания на службу нашему народу — оказалась в стае волков! Её бойкотировали, ее травили, ей вредили справа и слева… Она не выдержала — ведь она была так молода и так неопытна! Она не знала, с кем имела дело! Ее довели, — беспрецедентно! — до самоубийства!!!»
Мы слушали разинув рты, и глаза у нас, должно быть, повылезали из орбит. Мы! Это мы довели Клавдию Васильевну до самоубийства! Мы ее бойкотировали и третировали! Мы?..
Нашу Клавочку, которой все симпатизировали, которая никому не мешала! С которой ни у кого не было ни одного конфликта за всё время её работы в больнице!.. Что он несет? Что он городит, этот Крайздравник??
Невольно все взгляды обратились к Андрею Андреевичу. Он сидел в первом ряду, почти прямо против трибуны, за кинув ногу на ногу, в позе меланхолической и томной, поглаживая свою шелковистую бородку.
Вот сейчас он встанет, остановит оратора и скажет, что всё это недоразумение, что товарищи из Крайздрава недостаточно информированы, что никто не «третировал» Клавдию Васильевну и все, что произошло — несчастный случай, — плод его, Андрея Андреевича, легкомысленного поведения, в котором он, конечно, раскаивается, так как не хотел и не думал причинить Клавдии Васильевне вреда, а уж тем более — её смерти… Все ждали, затаив дыхание.
Но он не встал, не остановил оратора. Он сидел, всё так же осторожно поглаживая бородку. Он не шевельнулся и тогда, когда «товарища» из Крайздрава сменил «товарищ» из НКВД.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});