— Я не хочу об этом говорить… и думать… Только что схоронили бабусю, а ты…
— А я должен выяснить, потому что у меня кончается отпуск, я возвращаюсь на театр военных действий и должен сам написать завещание…
— Ну, и делай как хочешь, а меня оставь в покое!..
И вот Петр приступил к выяснению. Однажды после ужина он постучал в дверь кабинета и спросил:
— Можно поговорить?
— Пожалуйста. Присядь!
Петр не сел. Он начал говорить, ходя по кабинету и стараясь не встречаться глазами с отцом.
— Дело вот в чем, — начал Петр после паузы, предварительно вздохнувши, — мне надо ехать… на фронт… в действующую армию…
Пауза и вздох.
— Возможно, что меня ранят вторично более серьезно или вообще… убьют.
Снова пауза, без вздоха.
— Между прочим — я женился…
— Поздравляю.
— И жена моя уже в интересном положении…
— Еще раз поздравляю.
— Так вот… Отправляясь снова в бой, я должен позаботиться о семье и оставить… ну, гарантии… завещание на случай смерти…
— Всего лучше обратиться к нотариусу…
— Да, конечно! Но я должен сперва выяснить свое положение… Имущественное положение…
— Не понимаю, как я тут могу помочь?
— Дело в том, что… Насколько мне известно, покойная бабушка оставила завещание в пользу своих внуков… Так это?
— Бабушка писала несколько завещаний и потом уничтожала их. Последнее, как я узнал в Симбирске, было сделано в пользу симбирского Спасского монастыря, но и оно было ею уничтожено формальным порядком еще два года тому назад. Никакого нового завещания после смерти матери не осталось, и потому наследниками по закону считаются дети, то есть я и Григорий…
— Странно!..
— Чего же тут странного? — строго и сухо спросил Павел Николаевич.
— Вообще… в нашем доме теперь много странного… — обиженно ухмыляясь, задумчиво произнес Петр.
Взгляды отца и сына встретились. В них было обоюдное презрение и ненависть.
— Ты что же, подозреваешь меня в сокрытии завещания? — вставая с места, спросил Павел Николаевич повышенным тоном. — Я, братец, не вор, никого в жизни не обкрадывал и даже… портретов не воровал!
— Я просто хочу выяснить вопрос… И сделаю это в Симбирске…
Павел Николаевич почувствовал оскорбление и, не владея уже собой, закричал:
— Вон из моего дома! Я не желаю больше тебя видеть и… знать!
— Отлично.
Петр вышел по-военному, пристукивая и позванивая шпорами и, одевшись и наскоро уложив свой дорожный чемодан, ушел на хутор.
В доме воцарилась зловещая тишина. Внизу остался один Павел Николаевич. Лариса ушла после ужина, до ссоры. Тетя Маша и Наташа укрывались наверху и ничего не знали о ней.
Павел Николаевич долго обдумывал свое положение, ходил по кабинету и вдруг решительным шагом направился на верхний этаж.
— Наташа! Можно к тебе? — спросил он взволнованным голосом, осторожно стукнув в дверь.
Наташа писала кому-то письмо и вся была погружена в эту работу. Она испуганно вздрогнула, услышав голос отца.
— Ты не легла еще?
— Нет…
Наташа торопливо сунула недописанное письмо в ящик стола и отперла дверь.
— Что случилось? — спросила она с тревогой, увидя необычное выражение на лице отца.
— Хочу поговорить с тобой… Ты знаешь, что сейчас произошло?
Павел Николаевич с дрожью в голосе рассказал о разрыве с сыном.
— Может быть, и ты подозреваешь меня в намерениях ограбить своих детей?
— Папочка! Милый, родной мой… Что ты говоришь! Господь с тобой!..
Наташа рванулась к отцу, охватила его шею руками и расплакалась.
— Так ты мне веришь? Веришь, что твой отец — честный человек?
— Папочка!
— Ну, спасибо и на этом! Хорошая ты у меня девчурка… а вот братец твой… полная неожиданность!.. Ну, будем спать. Утро вечера мудренее…
Поцеловал Наташу и с радостным облегчением на душе направился к лестнице…
В это время на хуторе происходило следующее.
Обитатели его укладывались уже спать, когда сперва залаяла на дворе собака, а потом задребезжал звонок. Такого случая давно уже не бывало, и поэтому там перепугались. Лариса с отцом начали что-то прятать, а Григорий, возжегши фонарь, пошел к воротам. Посмотревши в «глазок» и заметив блеснувшие пуговицы, Григорий представил себе урядника и потому весьма недружелюбным голосом спросил:
— Ну, что там надо?.. Люди спят, а вы лезете! Чего нужно?
Узнав Петра, стоявшего с чемоданом в руке, Григорий удивился и сконфузился:
— Ты это, Петя? Ведь я думал, что урядник… Что это ты?
— Можно, дядя, переночевать у вас?
— Конечно, можно… Да что случилось-то?
— Расплевался с батюшкой!
— Что такое? Ну, проходи… Запереть надо.
Лариса с отцом прикинулись спящими, но, узнавши по голосу Петра Павловича, загорелись любопытством и, слегка приодевшись, всунулись в комнату Григория:
— Батюшки! Да никак Петр Павлыч? Так и есть!
— Ночевать к нам пришел! — пояснил Григорий. — С братом что-то не поладил.
Так любопытно, что и спать расхотелось.
— Я сейчас самоварчик раздую…
— Не надо. Не беспокойтесь, Лариса!
— Такой гость, как же без самоварчика?..
Понемножку разговорились. Григорий, впрочем, больше слушал, а разговаривал старик Лугачёв и Лариса с неожиданным гостем. Обе стороны хитрили, прикидываясь простаками. Обе побаивались друг друга, понимая, что они не только чужды, а враждебны друг другу решительно во всем. Ларисе любопытно было узнать, из-за чего повздорили отец с сыном, и правда ли, что Наташа бросила законного мужа. Старику Лугачёву хотелось выпытать, как после смерти бабушки поделят землю. А Петру хотелось осторожненько выспросить, не известна ли хуторянам последняя воля бабушки и что они вообще знают о завещании старухи.
— Милые бранятся, только тешатся! — запела Лариса. — Бог даст, помиритесь с папашей. По пустякам все мы ссоримся… Гордость все наша! Папаша у вас добрый человек и правду любит. Вы ли его обидели, он ли вас, а только сыну перед отцом стерпеть надо…
— Да ведь как сказать? — начал Лугачёв, поглаживая седую бороду лопатой. — Вот земля-то огромная, а нам на ней все тесно кажется. Все никак поделить землю-то Божию не можем. А много ли человеку земли нужно? Вот мы на восьми десятинах живем и то, слава Богу, кормимся… Поди, покойница никого не обидела. Земли достаточно. Всех, поди, наградила… Из-за чего с папашей-то повздорили?
— Так, из-за пустяков. Я говорю, что продать надо имение, а отец не желает…
У Ларисы засверкали глаза и зубы:
— Правда ли, на деревне болтают, что бабушка всю землю внучке своей, Наталье Павловне, оставила? Поди, не отнимет она у нас участок-то?
Теперь сверкнули глаза у Петра:
— Бабушка, действительно, имела желание оставить имение внукам, а их трое: Наташа, я и Женька.
— Ну, а как же наш Ванька?
— Какой Ванька?
— Да сынок-то Дмитрия Николаевича? Круглым сиротой ведь остался. Неужели его обидите?
— А где он находится?
— Да вон на сундуке спит! Поди, и нашего Григория-то Николаевича бабушка не обидела? Как она в своей духовной-то отписала?
— В том-то и дело, что завещания-то… не обнаружено. Не знаете, кому она свои бумаги передала?
— Все должно быть у тети Маши. Ее спросите, она должна знать.
Опять мудро заговорил Лугачёв:
— А если покойница никакой духовной не оставила, значит, по закону делить будут. Сыновьям останется. А от них все одно: к внукам же потом отойдет. Папаша свою часть вам оставит… А что продать бы лучше господам землю-то, это вы, Петр Павлыч, правильно. Время такое для господ: куй железо, пока горячо! Сейчас, хотя и задешево, а мужики купят, а что впереди — неизвестно. Кабы ее, землю-то, можно было в карман положить да с собой унести — другой разговор, а ее в карман не положишь.
— Да и мужики ведь тоже ее в карман не положат, — хитровато улыбнувшись, заметил Петр, пряча раздражение.
— Могут. Мужики могут! По горсточке по карманам разберут. Не соберешь потом.
Тут хмуро заговорил Григорий:
— Я помещиком во всяком случае не буду. Не желаю быть. Я свою часть мужикам отдам.
Лариса сверкнула глазами на Григория:
— Прирезку взять надо? На Ванькину долю взять надо? Десятин двадцать все надо оставить, а остальное — пусть мужики берут!
— Хотелось бы мне с тетей Машей поговорить, только идти туда, в усадьбу, не хочется.
— Мы это дело наладим, — успокоила Лариса. — Попрошу ее к нам зайти.
На другой день пришла тетя Маша. Не любила она Петра и согласилась только ради того, чтобы помочь делу примирения сына с отцом, сама не зная еще, из-за чего они поссорились. Тема разговоров оказалось для тети Маши неожиданной и лишь сильнее вооружила ее против Петра.