Читать интересную книгу Неизвестные солдаты, кн.1, 2 - Владимир Успенский

Когда стало темно, он почувствовал себя спокойнее. Скоро в доме все угомонились, сделалось тихо. Только Григорий Дмитриевич до самого утра ворочался и вздыхал на печи.

* * *

Третий раз смерть прошла совсем рядом с Фридрихом Крумбахом и опять пощадила его. На Десне в его танк попала бутылка с горючей смесью, и еле-еле удалось сбить огонь на полном ходу, предотвратить взрыв боеприпасов. Возле Мценска в танк угодил русский снаряд. И вот теперь, в Одуеве, машина наскочила на мину, соскользнула с моста в реку, вода хлынула во все отверстия. К счастью, тут было мелко. Крумбах и унтер-офицер Леман успели выбраться через верхний люк. Оба были легко ранены. Пришлось ехать на перевязочный пункт в центр города.

Отдохнув за ночь, Крумбах и Леман вышли утром на шоссе, чтобы поймать попутную автомашину и догнать свой батальон. Возле них резко затормозил черный «оппель» с помятым кузовом. Распахнулась дверца. Крумбах вытянулся, увидев витой генеральский погон.

Из машины вылез генерал-полковник Гудериан, потоптался, разминая ноги. Лицо хмурое, тонкие губы плотно сжаты. Автомобиль его возле города завяз, пришлось сидеть два часа, ожидая, пока прилетит самолет, сбросит веревки для буксира и цепи для колес. Гудериан замерз и потерял попусту время.

На дорогах не было порядка. Взорванный мост восстановили только в полночь, график движения войск нарушился. Некоторые подразделения свернули с шоссе, чтобы найти обходный путь, и теперь блуждали неизвестно где. В Одуеве скопилось множество машин, которым надлежало по плану находиться уже в сорока километрах отсюда.

Гудериану требовался энергичный офицер. Узнав, что Крумбах остался без танка, генерал распорядился:

– Назначаю вас комендантом. В первую очередь пропустите все боевые машины. Никому не разрешайте засиживаться. Марш должен продолжаться и днем, и ночью… Свяжитесь с подполковником Либенштейном, от него получите приказ и инструкцию.

Говорил Гудериан так раздраженно, что Крумбах не решился возразить ни единым словом. Генерал сел в «оппель» и уехал столь же быстро, как и появился. Крумбах посмотрел на Лемана. Унтер-офицер щурил хитрые глазки, остренькая, лисья мордочка его сияла.

– Ты доволен?

– Наконец-то мы отдохнем по-настоящему, мой командир.

Крумбах не знал, радоваться ему или огорчаться. Война приближалась к концу. Очень скоро танкисты войдут в Москву, и Фридриху тоже хотелось быть среди них. Но, с другой стороны, столицу большевиков намеревались захватить и в августе, и в сентябре, и в середине октября… Ко всему прочему Фридриху уже надоело испытывать судьбу. В их роте не осталось ни одного танкиста из тех, кто начинал войну от границы. Они с Леманом были последние…

Фридрих занял под комендатуру двухэтажный дом на центральной площади. Штаб 31-й пехотной дивизии выделил в его распоряжение двадцать четыре человека для сформирования комендантского взвода. Солдаты все были немолодые, из обозов и тыловых служб. Крумбах, увидев их, расстроился. Зато Леман был в восторге. На кой черт нужны им мальчишки, умеющие только стрелять и пить водку?! Им сейчас нужны сапожники, портные, столяры, повара.

– Теперь мы сумеем получить от этой войны все, что нам причитается, – сказал «пройдоха Куддель», потирая свои маленькие крепкие руки.

– Меня это не интересует, – предупредил обер-лейтенант.

– Конечно. Но ваш домашний адрес мне хорошо, известен, как и вкусы вашей жены.

Дел у Фридриха оказалось вначале совсем немного. Мост восстановили саперы, они же следили за состоянием дороги. Воинские части имели графики движения. Фридриху осталось только организовать охрану важных объектов и выставить регулировщиков.

Но вот прошли через Одуев последние колесные обозы пехотных дивизий, и наступила пора браться за новую, незнакомую работу. Нужно было установить в городе твердый порядок, взять на учет материальные ценности и создать местную власть.

Прежде всего требовалось довести до сведения жителей приказ командования. Леман, любивший веселые шутки, подсказал обер-лейтенанту, как сделать это с наибольшим эффектом.

* * *

Славка вычищал из дровяного сарая навоз, оставленный немецкими лошадьми. Несколько раз чудились ему какие-то странные звуки: то ли далекая музыка, то ли приглушенное пение. Выходил во двор – ничего не было. Только галки с криком носились вокруг колокольни Георгиевской церкви да в конце улицы осторожно тюкали топором – кололи дрова.

Потом он услышал музыку совсем явственно. Она приближалась. Славка сбегал домой, позвал мать и Ольгу.

Вскоре на улице появилась телега, разукрашенная, как для свадебного выезда. К дуге были прикреплены бумажные цветы, развевались голубые и красные ленты. На телеге сидели двое немцев и неизвестный жителям человек в черном пальто, кожаной кепке и грязных сапогах. Маленький остролицый немец придерживал старинный граммофон с широкой трубой.

Вдоль по Питерской,Эх, да по Тверской-Ямской, —

разухабисто неслось из трубы. Немец смеялся, телега громыхала, песня выбрасывалась из железной глотки толчками; раздавался то рыкающий рев, то шипение и скрежетание.

Едет миленькийЭх, да с колокольчиком…

Граммофон поперхнулся и умолк. Человек в кепке поднес ко рту руки и закричал сорванным хриплым голосом.

– Гражданы! Пришла германская власть! Красная Армия вся разбитая. Теперь везде будет полное спокойствие. Радуйтесь, гражданы! Сегодня в два часа на площади будут читать приказ! Чтобы от каждого дома был представитель слушать!

Все это человек выкрикивал на память, повторяя, видимо, в сотый раз. Потом вдруг потряс над головой кулаком и добавил со злобой, глядя на закрытые ставни.

– Ишь, сволочи! Ишь, попрятались!

Маленький немец успокаивающе похлопал его по плечу и протянул сигарету. Оба закурили. Телега поехала дальше.

Вдоль по Питерской,Эх, да по Тверской-Ямской, —

снова загорланил, задребезжал граммофон.

– Боже мой! – воскликнула Антонина Николаевна. На глазах ее поблескивали слезы. – Боже мой! Какой отвратительный фарс!

– Они же нас за дикарей считают, – улыбнулась Ольга.

– Что же тут смешного? Ведь это страшно!

– Пусть считают. Им от этого хуже, – пожала плечами Ольга.

На площадь – слушать приказ – снарядили Славку. С мальчишки какой может быть спрос? К тому же он сам рвался в город, посмотреть на людей, поговорить с ребятами. Одели его как можно беднее. Напялили полуразвалившуюся отцовскую шапку, осевшую до самых бровей. Сапоги с обрезанными голенищами. Ватник весь из заплат, да и те с дырками.

– Вот теперь ты настоящий дикарь, – сказала Ольга.

– Зато не прицепятся анчихристы эти, – возразила бабка. – Взять нечего.

Славка явился на площадь одним из первых. Народ подтягивался не спеша. Мужчин не было видно. Пришли большей частью старухи да ребятишки. Одеты все, как по уговору. Просто удивительно было, где разыскали люди такое рванье.

На деревянную трибуну, на которой во время демонстраций стояли районные руководители, поднялся красноносый офицер в светло-серой шинели. Рядом с ним встал другой немец, маленький и остролицый, который давеча ехал на телеге. Он кивал на толпу и что-то говорил красноносому, разводя руками, будто оправдываясь.

Человек в черном пальто и кожаной кепке, совсем уже охрипший, начал читать приказ. Слова его комкал и заглушал ветер. Славка с трудом разбирал сиплую скороговорку… После шести вечера выходить из дома запрещается. Всем коммунистам и военнослужащим явиться для регистрации в комендатуру… Евреям явиться в комендатуру… Все растащенное со складов, из магазинов – возвратить…

Человек читал долга. Славка не запомнил и половины того, что сказано было в приказе. Врезалось в мозг только одна фраза: «За невыполнение – расстрел». Она повторялась после каждого пункта. Текст человек выпаливал быстро, а эту фразу произносил отчетливо и громко. Славка шел домой, а в голове само собой звучало: «Та-та-та-та-та – расстрел! Та-та-та-та-та – расстрел!» И столько раз было повторено это слово, что казалось – немцы перестреляют теперь по меньшей мере половину жителей.

Дома Славка степенно изложил все, что запомнил. Главное: сдать оружие и не выходить вечером на улицу. А еще – явиться в комендатуру.

– Пап, учет – это про тебя.

Григорий Дмитриевич усмехнулся, погладил бритый череп и вдруг показал Славке фигу. Славка захохотал. Антонина Николаевна посмотрела на них и заплакала.

– Ну, опять, – всплеснула руками Марфа Ивановна. – Такая тощая, откуда в тебе вода-то берется?! Ну, полили слезы, и хватит. Дела надо делать.

Женщины ушли на кухню. Григорий Дмитриевич не спеша раскурил трубку, положил руку на плечо сына.

– Ухожу я сегодня.

– Сегодня нельзя, уже поздно.

– Ихние приказы не для меня писаны… Василису Светлову ты знаешь? Через нее будем связь держать. Только сам ты не рыпайся. Когда нужно, я тебе вестку подам.