Но, вернувшись от Сиверсов, Глинка даже не вспомнил о Бахтурине. А чувство растерянности и досады так и не проходило. Впору было повторить вещие слова старинного друга: «Встав на край бездны, воздержись, умник!»
И словно для того, чтобы удержать сочинителя от бездны, раздался скрипучий голос дядьки Ильи:
– А кому завтра в присутствие итти, вам или, скажем, мне?..
– Эврика! – воскликнул Глинка. – Не смей являться без ватрушек! И чай вскипяти!..
Он закрыл дверь и, оставшись один, снова мысленно обратился к противнику в гвардейском мундире:
«Милостивый государь, да неужто же изволили вы петь «Мою Арфу»?
Спроси сочинитель певца в упор, ничего бы тот, пожалуй, не понял. Пел он действительно «Арфу» и вполне точно брал, каждую ноту. Можно сказать даже больше: он мастерски спел романс – томно, чувствительно, не жалея в голосе слез, для того чтобы оплакать безнадежную любовь. Исполнитель мог бы сослаться на то, что именно так пели жалобные романсы первые артисты столицы.
– О, чорт! – погрозил кулаком Глинка, расхаживая вокруг тишнеровского рояля. Ему казалось, что его действенную печаль, вложенную в «Арфу» (а отнюдь не уныние), кто-то утопил в потоках слез.
Когда Илья подал чай, титулярный советник обдумывал новые свои предприятия. Сочинив музыку, человек еще только встает у края бездны. Но его непременно в эту бездну столкнут, если сам он не позаботится о том, как эту музыку должно исполнять.
Дряхлая старушка, именовавшаяся в юности «Бедной Лизой», все еще не хотела умирать и, давно позабытая в словесности, продолжала изъяснять свои сентименты в музыке. Но именно с этим не был согласен сочинитель «Арфы». Оставалось только ждать случая, чтобы начать новый бой.
На вечере у княгини Хованской, у которой Глинка был принят по землячеству, он сел к роялю и, аккомпанируя сам себе, впервые исполнил в обществе свой первый романс.
Должно быть, он все время видел перед собой злополучного поклонника Долли Сиверс. Глинка пел и спорил с ним каждой интонацией. Вместо томного бессилия напев все больше полнился размышлением, а печаль перерастала в задушевный призыв. Утративший счастье певец снова был готов к испытаниям и звал и верил: вместе с надеждой вернется жизнь.
– Моя Арфа! – призывно закончил романс Глинка и победно глянул на собравшихся: можно ли не ощутить, что хотел сказать сочинитель?
– Ecoutez! – начал было Костя Бахтурин, который, кажется, даже забыл о собственных стихах, а это необыкновенное происшествие случилось с ним едва ли не в первый раз. – Ecoutez! – настоятельно и многозначительно повторил он, но продолжения не последовало. На него не обращали внимания: все наперерыв хвалили певца.
В этот момент Глинка встретился глазами с Мари. Ему захотелось подойти к ней, взять обе ее ручонки и рассеять ее печаль.
– Милая Мари, не сострадайте певцу! В его печали все выверено на такты, в ней все учтено: и сила и оттенки звука.
Но Мари ничего не поняла. Она сидела, опустив голову, и внимательно разглядывала складки на кружевном платке. Ей хотелось знать только одно: кому же принадлежит та арфа, для которой всем пожертвовал мосье Мишель?..
Готовый развлекать маленькую Мари, Глинка охотно повторял для нее «Арфу». Но Мари так и не решилась спросить у него об имени той, кто не был назван в романсе. А если бы и дал ей справку сочинитель насчет Матильды Рэкби, вряд ли поверила бы крошка Мари.
Раз решившись, Глинка пел «Арфу» и у Хованских, и у Сиверсов, и у Бахтуриных, и во многих других домах. Найдись бы в музыке критик, подобный тем, что ратовали за отечественную словесность, может быть, и преклонил бы он к «Арфе» чуткое ухо и предрек бы автору ее тернистый, но славный путь. Но что мог значить для столицы сочинитель единственного романса, хотя и не похожего чем-то на все другие!
А в ноябре того же 1824 года автор «Арфы» едва не потерял всех своих созданий – и фортепианных и оркестровых. Многие из них, едва успев родиться, могли умереть в безвестности. Многие еще даже не приобрели зримых очертаний и снова могли вернуться в небытие.
Это был страшный день. Нева пошла от взморья вверх. Воды, хлынувшие из Фонтанки, встретились в Коломне с грозными потоками, вырвавшимися из смиренной речушки Пряжки. Бурные потоки неслись по улицам и достигли самого порога дома купца Фалеева.
В первом этаже, в квартире титулярного советника Глинки, спокойно дремал, не предчувствуя беды, старый тишнеровский рояль. Его хозяин, едва добравшись из города домой, хлопотал, чтобы перенести рояль в верхний этаж.
Вся улица уже скрылась под водой. В доме напротив какой-то белокурый выхоленный офицер, похожий и лицом и фигурой на мальчишку, выпрыгнул из окна и, стоя в воде, начал толково командовать растерявшимися людьми. У окна, из которого выпрыгнул офицер, на минуту появился другой молодой человек в статском платье. Он что-то кричал своему приятелю, но за ревом бури даже через улицу не было слышно слов.
Глинка, позабыв о собственном рояле, с любопытством глянул на раскрытое в противоположном доме окно. Перегибаясь через подоконник, в нем все еще стоял сухощавый молодой человек. То был недавно поселившийся в Коломне прославленный сочинитель комедии о Чацком. Комедия сама уже подняла бурю в петербургских журналах, и «Полярная звезда», заглушая все голоса, писала: «Будущее оценит достойно сию комедию и поставит ее в число первых творений народных».
Если бы Глинку не сбивал с ног пронизывающий вихрь, если бы не тянули его за руку, требуя распоряжений, он бы воспользовался случаем, чтобы свести знакомство с знаменитым соседом. Но буря сметала все на улице, превратившейся в поток…
После наводнения город был полон рассказов о живых людях, исчезнувших бесследно, и о мертвецах, приплывших с кладбищ к своим покинутым жилищам. Но, пожалуй, самым удивительным из всех известий был рассказ о том, как в публичную библиотеку заплыл живой невский сиг.
В Коломне взбунтовавшиеся стихии вели себя умереннее. Они пощадили квартиру Глинки, хотя фонтанным водам открывалась полная возможность побывать в замке рыцарей Рэкби, начисто смыть дуэт Матильды и О'Нейля и превратить в прах Бертрама, пасынка сатаны.
Но воды стали отступать, так и не полюбопытствовав заглянуть в ноты. Разбирая свои записи после этого памятного дня, Глинка пришел между прочим к решению, что все написанное им для изображения бурной ночи в замке рыцарей Рэкби надобно переписать наново. Потом ему попался под руку набросок «Арфы».
– «Моя Арфа»! – улыбнулся Глинка и долго разглядывал свой первый набросок. – Эх ты, допотопная моя!..
Глава седьмая
Ливрейный лакей, вызывающий всеобщее удивление жителей Коломны, частенько стучит в дверь квартиры Глинки и величественно вручает Илье щегольский конверт, а в нем – приглашение на бристольской бумаге. Когда Глинка вскрывает эти конверты, в его жизни снова является Елена.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});