Маркс писал Нанетт, что Лассаль живет на Бельвюштрассе, одной из красивейших улиц Берлина, и каждый вечер к нему приезжает графиня фон Хатцфельдт. В свои 56 она была все еще красива, с выразительными голубыми глазами и светлым волосами, зачесанными назад, и пышным каскадом локонов, ниспадавших на плечи, — хотя ее лицо наверняка ежедневно нуждалось в щедром использовании косметических средств. Маркс описывает ее как хорошую собеседницу, живую и остроумную, не жеманную — а что особенно важно, искренне верящую в революцию {34}. В первые дни своего пребывания в Берлине, который совершенно преобразился благодаря газовому освещению {35} и казался другим городом по сравнению с тем, который Маркс знал в бытность свою студентом, Лассаль и графиня чествовали Маркса, словно важного сановника. Они устроили в его честь грандиозный ужин с участием общественных деятелей и возили его с собой в театр, где у них была ложа рядом с королевской. Лассаль даже пытался переговорить с полицейским начальством, чтобы прусское гражданство Маркса было восстановлено, и Маркс с удовольствием согласился остаться в Берлине на то время, пока этот вопрос не решится. Все это время он вел вполне роскошную жизнь, король, известный в Пруссии под именем Красавчик Вильгельм, его не беспокоил, равно как и королевская секретная служба {36}.
Только через две с лишним недели пребывания в Берлине Маркс написал своему приятелю в Бармене, сообщив, что ведет жизнь светского льва и находит встречи с местными «умниками» весьма утомительными {37}. Судя по всему, домой он тем не менее не торопится. Женни сообщает Энгельсу, что Маркс пишет ей очень сухо и только по делу. К апрелю он все еще не написал ни одного письма Энгельсу в Манчестер, что уже начало тревожить последнего: в немецкой газете Энгельс прочитал, что Маркс с семьей может вернуться в Берлин.
Женни не могла поверить, что Маркс до сих пор не написал Энгельсу, и убеждала друга, что в газете написали неправду. Она даже не представляла, чтобы Маркс мог захотеть вернуть прусское гражданство; сама она не имела никакого желания возвращаться в Германию, а ее дочерей приводила в ужас сама мысль о том, «что они могут уехать из страны своего драгоценного Шекспира; они выросли англичанками до мозга костей и проросли всеми корнями в английскую почву» {38}. В любом случае Женни не хотела, чтобы ее дочери попали под влияние графини и ее окружения {39}.
Между тем письма Маркса к Нанетт становились все более подробными и интимными. Он называл ее «моя сладкая маленькая кузина», «мой маленький дрессировщик» и «моя маленькая жестокая ведьма» (потому что она долго не отвечала). В одном длинном и подробном письме он приводит почти дословную стенограмму разговора с графиней фон Хатцфельдт, которая надеялась удержать Маркса в Берлине.
«Она: Такова, значит, благодарность за дружбу, которой мы вас удостоили — вы покинете Берлин, как только вам позволят дела?
Я: Совершенно напротив. Я продлил свое пребывание в этом городе сверх положенного срока потому, что ваша любезность приковала меня к этой Сахаре.
Она: Тогда я стану еще любезнее.
Я: Тогда мне не остается ничего другого, кроме как бежать прочь. Иначе я никогда не смогу вернуться в Лондон, куда меня зовет долг.
Она: Отличный комплимент даме: ее любезность такова, что гонит вас прочь!
Я: Вы — не Берлин. Если хотите доказать мне искренность вашей любезности — бегите со мной»[50].
Маркс подписывает свое письмо «твой рыцарь» {40}. В ответ Нанетт назвала Маркса «Паша» и призналась, что ее привязанность к нему носит отнюдь не только философский характер {41}.
Контраст между жизнью Маркса в Берлине (если не считать его фантазий) и жизнью Женни в Лондоне не мог быть более разительным. Она пыталась содержать семью, занимая наличные деньги у друзей и закладывая вещи в ломбарде. Она описывала себя как члена «прогрессивной партии Союза в сапогах», это означало, что каждый день она проводит в городе, посещая самых разных людей в надежде сохранить семью на плаву и привести финансы в порядок.
Женни ненавидела Лассаля, но все же написала ему письмо, пока Маркс был в Берлине, и поблагодарила за дружеское расположение, которое он выказал ее «господину и повелителю» — однако умоляла не задерживать Маркса слишком надолго: «В этот момент я становлюсь собственницей и завистливой эгоисткой».
Что касается ее собственного путешествия в Берлин, на время или навсегда, то Женни отказалась от него категорически. Женни дипломатично объясняла: она обшарила все уголки своего сердца и внезапно поняла, что у нее больше нет родины. По другим ее словам, она не могла вернуться, потому что не хотела, чтобы друзья видели ее изуродованное оспой лицо. «Я до сих пор очень модного, пурпурного цвета, и вы все меня испугаетесь. Я стала совершеннейшей уродиной» {42}.
Маркс должен был разглядеть отчаяние Женни в ее письмах независимо от юмора, которым она пыталась прикрыться. Должен он был понимать и то, что пока сам он проводил время с красивыми женщинами или по крайней мере с женщинами, у которых было достаточно средств, чтобы следить за собой, — его жена в одиночестве проводила «печальные часы» перед зеркалом, думая о своем лице как о «поле боя», которое Маркс больше никогда не полюбит {43}.
И все же Маркс не выказал никакого сочувствия Женни. Он жил в Берлине уже почти месяц, редко связываясь с семьей. Возможно, их переписка напоминала ему о привычных неприятностях, ожидающих его по возвращении домой, и он не хотел думать об этом как можно дольше. Тем не менее по мере того, как проходили дни за днями, а он не получал ни ответа от властей насчет гражданства, ни внятных решений по поводу газеты, Маркс начал проявлять нетерпение и засобирался домой.
Казалось, он обиделся на Берлин. Он писал Нанетт, что никогда не оставит Англию ради Германии, а тем более Пруссии, где царит невообразимая тоска {44}. На самом деле во время короткой поездки в Эльберфельд Маркс нашел тамошнюю компанию такой скучной, что соврал своему приятелю, сказав, что у него сел голос и он не может разговаривать {45}.
Мать пригласила Маркса в Трир, и 12 апреля он посетил тех, кто остался из его семьи в Рейнланде. Свою мать он не видел 13 лет. Сейчас ей было 74, и она была больна. Маловероятно, чтобы в их отношениях появилась заметная оттепель, но она все же довольно тепло встретила блудного сына и даже разорвала долговые расписки за прошлые годы, тем самым освободив его от всех долгов в счет наследства {46}. Следующим важным пунктом назначения опять была Голландия, где Марксу надо было завершить дела с дядей, а также, как он сказал Лассалю, поухаживать за Нанетт {47}.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});