Читать интересную книгу Собрание сочинений. Т. 22. Истина - Эмиль Золя

С этой просветительской установкой связаны важнейшие структурно-стилистические особенности «Истины». Прежде всего — абстрактно-публицистические проповеди, составляющие значительную часть текста. Устами Марка, своего героя, Золя произносит большие поучающие монологи, которые в прямой форме выражают его идеологические выводы и порой ослабляют художественную целостность повествования. Сплошь и рядом Золя произносит афоризмы, формулирующие те или иные политические, социальные, философские истины. Вот несколько примеров:

«Если Франция Вольтера вновь становилась Францией Рима, тут были повинны просветительные конгрегации, снова наложившие руку на школу» (кн. 2, гл. II).

«Учитель и родители должны шагать рука об руку к единой цели — к истине и справедливости» (кн. 2, гл. II).

«Поп выигрывает то, что учитель проигрывает» (кн. 2, гл. II).

С этой же проповеднической позицией связано и то, что нередко предметом рассуждений и размышлений становится Франция в целом, историческая судьба всей нации. Тогда перед читателем возникает длинная цепь публицистических абстракций: прогресс, истина, справедливость, мрак, свет, ложь и т. п. (ср. начало II главы кн. 3-й или III главы той же книги). Понятно, что публицистическая стихия такого рода, впечатляющая сама по себе, нарушает художественную цельность произведения, если начинает преобладать. Порою кажется, что персонажи, создаваемые воображением романиста, важны лишь как иллюстрации общих идей автора-публициста, что они как бы «разыгрывают» авторскую философскую или политическую программу.

Одна из таких общих идей, лежащих в основе романа «Истина», — необходимость борьбы против антисемитизма и прежде всего вскрытия причин зловещей социальной болезни. Эта идея несколько лет волновала Золя — начиная с того октябрьского дня 1894 года, когда арест Дрейфуса положил начало разнузданной юдофобской кампании в клерикально-монархической прессе. В 1896 году газета «Фигаро» («Figaro») опубликовала статью Золя «В защиту евреев», где впервые романист формулировал свое отношение к той «чудовищной несправедливости», как он выражался, которая стала национальным позором Франции: «Антисемитизм — в тех странах, где он имеет какое-то значение, — неизменно является оружием политической партии или следствием тяжелого экономического положения». Золя призывал своих соотечественников покончить с сеятелями антисемитизма: «Их пригвоздят к позорному столбу истории как врагов общества, чьи преступления могли родиться на свет лишь благодаря поразительной слепоте окружавшего их мира». Пять лет спустя, в романе «Истина», он многосторонне исследовал проблему антисемитизма, постарался показать его социально-политические корни. С еще большей убедительностью и категоричностью он заявил, что антисемитизм основан не на расовой или религиозной вражде, а на экономике: «Еврейского вопроса не было, был вопрос накопления денег, отравляющих и разлагающих общество». Золя тщательно прослеживает в романе, как рождается самая идея юдофобства, как эта идея распространяется среди широких масс мещанства лживой прессой, — газета «Пти Бомонтэ», отравляющая своих многочисленных читателей ядом человеконенавистничества, соответствует таким популярным в те годы грязным листкам, как «Пти журналь» («Petit Journal») и «Либр пароль» («Libre Parole»). Золя исследует во всех деталях аргументацию антисемитов, обвиняющих евреев в якобы от природы присущих им космополитизме и антипатриотизме. Разбогатевший еврей банкир Натан, сам ставший одним из проповедников антисемитизма, заявляет: «Мы не можем отдать Францию в руки франкмасонов и космополитов». Антисемитизм, — с точки зрения Золя, самое явное проявление политической реакции, — возможен лишь благодаря дикому невежеству, насаждаемому католической церковью, которая стремится возродить средневековый строй сознания. И хотя Золя неоднократно заявлял, что антисемитизм вызван причинами политическими и экономическими, он и здесь видит только один путь борьбы — просвещение народа.

Такова важнейшая проблематика романа «Истина», его сила и его слабость.

Последний роман Золя вызвал многочисленные отклики во французской прессе. Впрочем, отклики на роман оказались одновременно и откликами на смерть его автора. Реакционная печать продолжала лить грязь на писателя, — теперь уже на его могилу. Например, через несколько дней после гибели Золя «Французское музыкальное издательство» (Edition Musicale française) напечатало большим форматом листовку с мерзкой песенкой «Смерть Золя» (слова Э. Моделонда). В одном из шести куплетов говорилось: «Защитник еврейства, Золя до самой смерти оплевывал свою страну, поносил ее. И ради Дрейфуса-предателя он готовился напечатать роман „Истина“»[1]. Почти в таком же духе высказались идейные враги Золя из круга «Пти журналь» и «Либр пароль», откровенные антисемиты и фанатичные клерикалы, платившие Золя ненавистью за ненависть. Зато прогрессивная печать отметила появление отдельного издания в начале 1903 года многочисленными статьями и рецензиями, отдававшими должное гражданскому мужеству автора «Истины». Большинство рецензентов сопоставляло роман с событиями дела Дрейфуса.

Критик Мишель Кордэ утверждал, что Золя показал те самые силы, которые вступили в борьбу вокруг дела Дрейфуса, но что в романе эти силы более зримы, более отчетливы, чем они выступают в реальности. В частности, это достигнуто тем, что Золя вывел конфликт за пределы армии, что в романе антагонистами оказались учитель и монах: «Читая материалы Дела, нам нередко приходилось искать позади зримых персонажей, порою носящих тот же мундир, скрытые пружины и движущие ими противоречия. Здесь антагонистические силы свободно борются на наших глазах — так видна работа мышц у человека, если содрать с него кожу» («Лантэрн» — «La Lanterne», 12 марта 1903 г.).

Критик Густав Тери противопоставляет исторический труд Жозефа Рейнака, автора большого исследования о деле Дрейфуса, роману Золя. Первый представляет собой анализ событий, второй — их синтез, причем достоверность романа оказывается не ниже достоверности исследования. Золя перенес действие в другую сферу и тем самым лишил себя возможности во весь голос осудить французский милитаризм, «диктатуру сабли». Автор «Истины» поставил перед читателями важнейшую проблему современности — проблему воспитания, народного образования. Тери перечисляет чувствительные удары, нанесенные Золя по гнилому режиму Третьей республики; в романе показано тлетворное влияние исповедника на женщину, на семью; позорная для республики нищета учителя и т. д. Золя воспел героизм учителя, подняв деятелей начального обучения до уровня крупнейших деятелей общества («Резон» — «La Haison», 10 мая 1903 г.). Сходную оценку читаем в статье Люсьена-Виктора Менье, считающего, что главное в книге Золя — это спокойное, уверенное утверждение триумфа истины, которую не сумеют удушить соединенные силы прошлого. «Я бы хотел, — так кончается эта статья, — чтобы завтра „Истина“ была во всех школьных библиотеках; эта книга света и надежды, эта великолепная книга республиканского и светского образования принадлежит учителям, которые и должны стать ее толкователями» («Раппель» — «Le Kappel», 26 февраля 1903 г.).

Наконец, приведем отзыв известного критика Жоржа Пелиссье, отмечавшего, что в «Истине» Золя далеко ушел от первоначальных натуралистических идей: начав как аналитик, он кончил великим лиро-эпическим сочинением, пророчеством светлого будущего. В «Ругон-Маккарах» Золя создавал «пессимистическую эпопею человека-зверя». Теперь он стал «певцом труда, миссионером прогресса, апостолом добродетелей, благодаря которым наше поколение постепенно освобождается от заблуждений и зла», («Ревю» — «La Bevue», 15 февраля 1903 г.).

Этот отзыв Ж. Пелиссье был перепечатан в русском журнале «Беседа» (1904, № 1) и оказался первой характеристикой «Истины» в России, где издание романа встретило значительные трудности. В 1903 году без предварительной цензуры вышло одновременно два перевода «Истины» (СПб. — изд. О. Н. Поповой, перевод ее же, и М. — изд. М. В. Клюкина, перевод Н. Вассина). Цензор, рассматривавший перевод Н. Вассина, отметил, что Золя «отрицает церковь и ее учение и обряды в деле воспитания и в жизни, приписывает религии развращающее влияние и проповедует вообще свободную жизнь без всякой религии». Петербургский же цензурный комитет, рассмотрев перевод О. П. Поповой, пришел к выводу, что «сочинение это обрисовывается вредным и вследствие его социалистического направления. Читаем, например, такие положения: „Скопляемые богатства развращают и губят все, что с ними соприкасается“ (стр. 81), „Рабочий — это жертва заработной платы“ (стр. 51), „Буржуазия пользуется всякого рода средствами и весьма часто религией, чтобы удержать свою добычу; армия явилась воплощением грубой силы, которая своими штыками охраняла покой сытых“ (стр. 198). Такими сентенциями настолько же переполнен роман, насколько проникнут антирелигиозной проповедью, и он, таким образом, является вредным и с религиозной и с социалистической стороны»[2]. На основании этих отзывов оба перевода были запрещены и уничтожены — по постановлению комитета министров. Только после революции 1905 года роман увидел свет в России. Он появился в издании И. Сытина в переводе Г. Сегель (М. 1905) под названием «Правда», а затем и в журнале «Вестник иностранной литературы», где публиковался в 1906 году, с января по декабрь, в переводе А. Н. Линдегрен. Названный уже перевод О. Н. Поповой был переиздан в 1906 году. Ни в одно из изданий собраний сочинений Золя в русском переводе «Истина» не входила. Русская критика мало писала о нем. Анонимная рецензия на перевод О. Н. Поповой, опубликованная в «Русском богатстве» (1906 г., июль), отмечала: «Этим романом жизнь как будто посмеялась над эстетическими теориями Эмиля Золя… Судьба заставила Золя закончить свою деятельность романом, насквозь субъективным, автобиографическим и откровенно тенденциозным». Затем, указав на совпадения сюжета «Истины» с перипетиями дела Дрейфуса и на то, что Золя в 1902 году предрек реабилитацию Дрейфуса, осуществленную лишь в 1906 году, критик заканчивает: «Роман велик, но не громоздок. Интересных фигур в нем, конечно, нет: его автор давно удовлетворяется несложными схемами… Самое привлекательное в нем (романе) — его неколебимость, здоровый оптимизм, вышедший из широкого гуманитарного мировоззрения. Этот оптимизм приводит Золя на последних страницах его романа к социальной утопии всеобщего мира и благополучия. Если эта утопия не всем сообщает ту веру, которая диктовала ее автору, то всем внушит глубокое уважение к этой вере; она-то и творит чудеса…»