Читать интересную книгу История Петербурга в преданиях и легендах - Наум Синдаловский

Драматически сложилась после революции судьба другого поэта, с коротким запоминающимся псевдонимом Пяст. Подлинная фамилия Владимира Алексеевича Пяста – Пестовский. Появление псевдонима связано с семейной легендой, согласно которой он является потомком старинного польского королевского рода Пястов, правивших в Польше с X по XIV век. Может, оно и так. Однако, по другим версиям, польской крови в жилах Пяста нет. По отцу он будто бы был прибалтийским немцем, а по матери – грузином.

Революцию Пяст не принял и не скрывал этого. Может быть, поэтому его несколько раз арестовывали и отправляли в ссылку. Сохранилось предание о том, как только что вернувшегося из ссылки и бедствовавшего поэта встретил Маршак. Он предложил ему написать детское стихотворение для издательства «Радуга». Пяст отказался, ссылаясь на то, что никогда детские стихи не писал. Тогда Маршак выхлопотал для него в издательстве аванс под будущую книгу, а потом написал её за него сам. Книга вышла под названием «Лев Петрович» и с именем Владимира Пяста на обложке. Как утверждают литературоведы и знатоки творчества Маршака, это было не что иное, как самый первый вариант маршаковского стихотворения «Вот какой рассеянный».

Но и это ничего в судьбе Пяста не изменило. Он буквально бедствовал. Походил на бродягу или бомжа, как сказали бы сегодня. Выдавали за анекдот историю, как однажды с панибратскими интонациями в голосе его остановил профессиональный нищий: «Товарищ, я тоже из тюрьмы и тоже из Могилёва».

Последний раз Пяста сослали в Вологодскую губернию. Там он и умер, будто бы от рака. Впрочем, сохранилась одна непроверенная легенда о том, что гордый потомок польских шляхтичей Владимир Пяст покончил жизнь самоубийством, застрелившись из пистолета.

В послереволюционном Петрограде Пяст нашел пристанище в ДИСКе, Доме искусств, о котором мы уже знаем. Его соседом был неисправимый романтик советской литературы Александр Грин. Биография Грина полна мистических тайн и фантастических загадок. В значительной степени это связано с тем, что до революции он состоял членом партии эсеров и преследовался за антиправительственную агитацию. Его подлинная фамилия Гриневский. Отцом Грина был ссыльный поляк, потомственный дворянин, участник польского восстания 1863 года. Впервые в Петербург Грин приехал в 1905 году, нелегально, хотя охранка о нём хорошо знала и тщательно следила за его передвижениями. В их отчетах он числится под кличкой «Невский». В 1906 году его арестовали и сослали в Тобольскую губернию. Оттуда Грин сбежал и вернулся в Петербург. Но в 1910 году был вновь арестован, и на этот раз смог вернуться в столицу только через два года.

В Петербурге Грина познакомили с Куприным, благодаря которому он вошел в литературные и издательские круги столицы. Виктор Шкловский вспоминает, что высокий, изможденный голодом, мрачный и тихий Грин был похож на «каторжника в середине срока». В Петербурге он начал активно писать и печататься. Здесь же родились и первые легенды о Грине. Так, по одной из них, он был сослан на каторгу в Сибирь не за свою революционную деятельность, а за то, что убил жену.

Другие легенды связаны с творчеством этого необыкновенного писателя. Заманчивый и великолепный фантастический мир, созданный им в повестях и рассказах, взбудоражил общественное мнение. Вскоре оно разделилось. Одни признавали его необычный творческий дар, другие говорили, что Грин никакой не писатель, а просто обыкновенный уголовник. Будто бы однажды ему удалось украсть сундук, набитый старинными английскими рукописями. Хорошо зная иностранные языки, он постепенно извлекал тексты из таинственного сундука, переводил их и выдавал за собственные произведения.

Как бы то ни было, но все единодушно признавали, что все его рассказы и повести глубоко петербургские. Его лучшие произведения: «Алые паруса», «Крысолов», «Корабли в Лиссе» и другие могли быть написаны только в этом городе. И действительно, в волшебных городах с загадочными названиями Лисе и Зурбаган, созданных его творческим воображением, легко улавливается неповторимый аромат петербургской атмосферы, запах гранитных набережных Невы и близкое дыхание Финского залива. Неслучайно в Петербурге живёт весенняя примета. Юные выпускницы петербургских школ, беззаветно веруя в свое близкое счастливое будущее, связывают свои надежды с гриновскими алыми парусами, которые им удается увидеть в своих утренних грёзах, и свято верят в романтическую легенду, будто прообразом прекрасной Ассоль стала жена Александра Степановича Грина Нина Николаевна.

В 1930 году трагически оборвалась жизнь Владимира Маяковского. Принято считать, что Маяковский – московский поэт. Это действительно так. С Москвой он связан гораздо теснее, чем с городом на Неве. В Петербурге он жил мало. Однако есть два обстоятельства, которые дают все основания считать Маяковского петербургским поэтом. Во-первых, романтический образ революции, который он на протяжении многих лет создавал в своих стихотворениях и поэмах, неразрывно связан с Петербургом, а затем с Петроградом и Ленинградом. И, во-вторых, личная жизнь Маяковского драматическим образом переплетена с его петербургскими друзьями, Лилей и Осипом Бриками. Их странное и непонятое многими современниками существование втроём наложило неизгладимый отпечаток на всю жизнь поэта, а по некоторым свидетельствам, стало одной из причин его самоубийства. Страстно влюблённому Маяковскому приходилось выслушивать от любимой женщины откровенные проповеди свободной любви и признания в том, что с Маяковским ей хорошо, но любит она только своего законного мужа. При этом Осип Брик мог стоять тут же, у дверей спальни, откуда только что вышли Лиля и Маяковский, и снисходительно выслушивать откровения своей супруги.

В богемной среде мода на «брак втроем» была довольно распространена ещё с начала XX века. Её страстными апологетами были Дмитрий Мережковский и Зинаида Гиппиус, Вячеслав Иванов и многие другие. Они утверждали, что «брак вдвоём» – ветхозаветный общественный институт, и он давно уже отменен Новым Заветом. Правда, не обходилось без курьёзов. В предреволюционном Петербурге жила ныне никому не известная писательница Надежда Санжарь, знаменитая не столько благодаря своему творчеству, сколько тем, что досаждала известным людям просьбами родить от них «солнечного мальчика». Это называлось «ходить за зародышем». Кого только она не посещала – и Александра Блока, и Леонида Андреева, и Валерия Брюсова. «Вела переговоры» и с Вячеславом Ивановым. Правда, закончились они тем, что жена Иванова запустила в неё керосиновой лампой и выгнала из дома.

После революции религиозная система взглядов на брак была заменена революционной теорией «стакана воды», согласно которой, удовлетворение страсти приравнивалось к утолению жажды. Активным проповедником новых половых отношений была Александра Коллонтай. С тех пор в фольклоре сохранилась даже поговорка: «По примеру Коллонтай ты жене свободу дай!». Так что к бытовому поведению Маяковского общество относилось снисходительно и терпимо.

Брики жили рядом с Надеждинской улицей, как тогда называлась улица Маяковского, где поэт жил с 1915 по 1918 год. Осип Брик считался теоретиком литературы, часто выступал с лекциями и докладами по стихосложению. Однажды на дверях их дома кто-то написал: «Здесь живёт не исследователь стиха, а следователь ЧК». Среди творческой интеллигенции в то время ходила эпиграмма, авторство которой приписывали Есенину:

Вы думаете, что Ося БрикИсследователь русского стиха?А на самом деле он шпикИ следователь ЧК.

Насколько осведомлены были современники, стало ясно только позднее, когда в архивах ЧК обнаружились удостоверения сотрудников этой организации. Среди них числились и друзья Маяковского. Удостоверение Лили Брик имело номер 15073, Осипа – 25541. Впрочем, это было время, когда вся страна усилиями органов опутывалась сетью тайной полиции, можно только гадать, был ли вовлечен в эту смертельно опасную пляску жизни и смерти сам Маяковский.

Остается добавить, что до конца своих дней Лиля Юрьевна Брик не снимала золотое кольцо, подаренное ей Маяковским в 1920-х годах. На кольце были выгравированы её инициалы: ЛЮБ. Следовавшие друг за другом, они составляли бесконечно повторяющееся одно-единственное слово «ЛЮБЛЮБЛЮБЛЮБ…».

Арестовали Осипа Мандельштама, человека исключительно гордого и самолюбивого, непредсказуемый и неуживчивый характер которого многих раздражал. Литературные посредственности не могли простить ему талант, данный Богом, и творческую независимость. «Голову забросив, шествует Иосиф», – говорили о нем завистники. А он верил в свою избранность и, по свидетельству современников, даже «чечевичную кашу ел так, будто вкушал божественный нектар».