донесли, что муж убит, и описали подробности, она вскричала: «О мой бриллиант, что с тобой сделали?!» Драгоценный камень она подарила супругу как залог своего согласия на брак – он стоил тогда тысячу двести экю, – и господин де Моннен всегда носил его на пальце. Своим восклицанием эта дама дала понять, о чем она более горюет: о гибели мужа или о дорогой безделице.
Госпожа д’Этамп, пользовавшаяся особым покровительством короля Франциска и именно поэтому не снискавшая любви собственного супруга, ответила некой вдове, приступившей к ней с причитаниями в надежде разжалобить ее своим горем: «Ах, милочка, сколь вы счастливы в своем положении, ведь не всякой дано овдоветь», – настолько страстно она этого желала. Так думают многие, хотя и не все.
Но что сказать о вдовах, скрывающих свое второе замужество, не желая, чтобы свет о нем прознал? Видел я одну такую – она утаивала новый брак семь или восемь лет, уверяя, что делает это из опасений: ее молодой сын был одним из самых храбрых и благородных людей на свете, и она не ведала, что он способен сотворить с нею и с ее мужем, хотя тот был одним из достойных вельмож. Однако новый ее супруг вскоре погиб в военной стычке, покрыв себя славой, – и тотчас она открылась и оповестила всех о своей утрате.
А другая вельможная вдова сочеталась браком с очень знатным принцем и сеньором более пятнадцати лет назад, но до сих пор свет не ведает о сем – так хорошо они сохранили все в тайне; поговаривают, что новый супруг этой дамы побаивался ее свекрови, женщины весьма властной и не желающей, чтобы невестка снова выходила замуж, из-за малых детей от первого брака.
Еще одна весьма высокопоставленная особа, недавно умершая, тайно сочеталась браком с весьма незавидным дворянином, и двадцать лет – до самой ее смерти – никто ничего не проведал. Вот как можно все устроить!
Однажды при мне зашел разговор о госпоже де Шатийон, родовитой сеньоре из древнего семейства, на которой был женат покойный кардинал Дю Белле, оставаясь при всем том епископом и кардиналом. Она сама рассказала об этом господину Дю Манну, провансальскому дворянину и фрежюсскому епископу, происходившему из семейства Санталь, каковой более пятнадцати лет служил господину Дю Белле, будучи при римском дворе одним из его вернейших протонотариев. Придя однажды к провансальцу, она его прямо спросила, поведал ли ему названный кардинал, что он женат? Вообразите удивление господина Дю Манна. (Он еще жив и может подтвердить, что я не лгу, ибо присутствовал при их свидании.) Тогда он отвечал, что не слышал о том ни слова ни от покойного господина Дю Белле, ни от кого-либо другого. «Так знайте же хоть теперь, – настаивала она. – Ибо истина в том, что он был на мне женат и умер, пребывая в браке». Уверяю, что никогда так не смеялся, как в тот раз, видя, сколь был ошарашен благонамереннейший господин Дю Манн, человек очень совестливый и набожный, думавший, что посвящен во все секреты своего покойного покровителя, но тот остался для него крепким орешком, и протонотарий очень возмутился, услыхав о таком посрамлении святого сана.
Эта госпожа де Шатийон овдовела, потеряв господина де Шатийона, каковой был полновластным гувернером малолетнего Людовика VIII, вместе с Бурдийоном, Гайо и Бонневалем опекая разум и волю отпрыска королевской крови. Умер он в Ферраре, где его пытались излечить от раны, полученной при осаде Равенны. Дама эта осталась смолоду вдовой, была прекрасна собою и, по видимости, добродетельна (ибо никто не заподозрил о тайном браке), – а посему попала во фрейлины к покойной королеве Наваррской. Именно она подала прекрасный совет знатной принцессе – он приведен в сочиненных королевой «Ста новеллах» – не жаловаться брату на того ловкого дворянина, что ночью через отверстие в полу пробрался в ее опочивальню, помышляя об амурной победе, но удостоился лишь добрых царапин, избороздивших его красивое лицо; это примечательное поучение можно прочесть в одной из новелл; в нем она весьма разумно, красноречиво и с немалой опытностью наставляет, как избежать позора и шума, произнеся речь, достойную главы парижского парламента; прочтя ее, уже не стоит вопрошать себя, как эта дама сумела сохранить в тайне свою связь с кардиналом. Моя бабка, супруга сенешаля Пуату, получила место фрейлины после его смерти по решению короля Франциска, избравшего ее, отправившего гонца к ней в дом и своей рукой препоручившего своей коронованной сестре, почитая одной из самых благоразумных и благонравных и называя ее «мой безупречный рыцарь», ибо знал, что она не так хитра и искусна в проделках, как предшественница, и не помышляет о втором замужестве. А новелла та, ежели хотите знать, касается самой королевы Наваррской и адмирала Бонниве, о чем мне поведала моя покойная прародительница; хотя мне тоже кажется, что названной королеве незачем было раскрывать ни свое имя, ни имя посрамленного кавалера (ведь ее коронованный брат мог счесть, что целомудрию сестры нанесен урон), а потому совет фрейлины воистину уместен и благоразумен – в чем всякий, кто прочтет книгу, может убедиться сам. И сдается мне, что кардинал, супруг госпожи де Шатийон, – один из остроумнейших, ученейших и красноречивейших людей Франции, обладавший немалой опытностью, – передал и своей негласной половине частицу своей премудрости, каковой она отменно воспользовалась. Вся эта история выглядит несколько непристойной, если принимать во внимание святость церковного сана и занятий господина де Шатийона; но хорошо уж одно: то, что он сумел ее укрыть от света.
Зато другому кардиналу, брату покойного, это не удалось; но тут уж он сам раскрыл свои карты и не стал прибегать к обману, но также умер женатым, хотя не покинул ни мантии, ни красной шапки. С одной стороны, его может извинить то, что он крепко держался реформатской веры, с другой – что не помышлял терять столь важное положение, ибо кардинальский титул позволял ему участвовать в совете и там служить благу своей веры и своим соратникам, с чем он хорошо справлялся, ибо обладал немалой властью, влиянием и был богато одарен от природы.
Думаю, что господин кардинал Дю Белле мог бы поступить подобным же образом, поскольку в те времена сильно склонялся к Лютерову вероучению, каковое тогда было в большой силе при французском дворе, – ибо всякая новинка первоначально привлекает к себе; а названное учение побуждало всех, в том числе и облеченных церковным саном, к брачным узам.
Однако же оставим сих почтенных господ из уважения к их священным одеяниям и пасторскому сану, обратясь вновь к нашим вдовам,