Читать интересную книгу Наследство Пенмаров - Сьюзан Ховач

— Похвально, — сказала мать, — но немного поспешно. Филип хочет тебя видеть.

Я утратил дар речи. Я сидел на краешке кровати и смотрел на ковер.

— Он в хорошем настроении и не таит на тебя зла. Я напомнила ему, что ты полностью возместил убыток, как только тебя об этом попросили. Не сказала только, что твой чек не обналичивали и я заплатила разницу. Мне показалось, что ему не надо об этом знать.

— Как… мило с твоей стороны.

— Совсем не мило. Еще я сказала ему, что Пенмарриком ты управлял хорошо, если не считать небольшого срыва со счетами в самом конце, и что арендаторы тебя любят. Короче говоря, я убедила его оставить тебя управлять имением.

Мне было тяжело говорить.

— Я не хочу… я не могу… теперь, когда Филип приехал…

— Не глупи! Пожалуйста, не упускай последнего шанса подружиться с Филипом! Я загладила перед ним твою вину, так что теперь только от тебя зависит, как ты воспользуешься ситуацией. Сбеги ты сейчас в Лондон, поджав хвост, и у тебя не останется ни одного шанса унаследовать Пенмаррик, даже если Филип разочаруется в этом ужасном маленьком Джонасе и захочет изменить завещание в твою пользу. Но если ты останешься здесь, будешь много работать и делать все, чтобы помочь Филипу, я не удивлюсь, если в конце концов он передумает и сделает своим наследником тебя.

Я не мог поднять глаз от пола. Потом наклонился и закрыл лицо руками.

— Боже мой, Джан-Ив, что с тобой? А-а, наверное, ты услышал новости про Хелену. Но это никак не влияет на твои перспективы. Если сейчас ты будешь вести себя разумно…

Я посмотрел на нее. Она замолчала.

— Ты не знаешь? — резко спросила она.

— Чего не знаю?

Я выглядел удивленным, но быстро взял себя в руки.

— Филип помирился с Хеленой, — коротко сказала она. — Она вернулась к нему в Пенмаррик.

Я все смотрел на нее и смотрел… Я вспомнил о канадской вдове и о возможности Филипа иметь нормальные отношения с женщинами. Я почувствовал, как загорелись мои щеки; во рту пересохло.

Наступило долгое молчание. Мы смотрели друг на друга: мать была холодна и спокойна, а у меня не было ни спокойствия, ни слов, только слабое удивление оттого, что жизнь может относиться к людям с такой несправедливостью, с какой она относится ко мне.

Наконец мне удалось произнести:

— Значит, теперь все равно, предпочтет ли Филип меня Джонасу или нет. У него будут свои сыновья.

— Не будут, — быстро сказала мать жестким голосом. — Он мне сам сказал. У Хелены не может быть детей. — Она ловкими движениями пальцев принялась натягивать перчатки. — Наследство лежит между тобой и Джонасом, — сказала она, не глядя на меня, — и мне кажется, что достаться оно должно тебе. Для Джонаса Пенмаррик — ничто, а для тебя — все. Ты сделал очень много глупых ошибок и чуть не упустил свой шанс, но еще не все потеряно. Поумней, действуй разумно, и Пенмаррик когда-нибудь все-таки может достаться тебе, если ты переживешь Филипа. — Она встала и медленно пошла к двери. — Сегодня утром Филип привез меня сюда, чтобы убедить тебя пообедать с нами в «Метрополе», — бросила она через плечо. — Он сейчас в офисе у Майкла, но я договорилась встретиться с ним в «Метрополе» в час, поэтому предлагаю тебе отвезти нас туда в машине. — Она бросила взгляд на мой расхристанный вид и добавила: — Я подожду в гостиной, пока ты переоденешься, и не забудь побриться! Ты выглядишь, как беглый каторжник.

Она не дала мне возможности отказаться сопровождать ее, поэтому, когда она вышла, я побрился, дважды порезавшись, оделся и без особого желания провел расческой по волосам. Я был бледен, выглядел больным и подавленным. Отвернувшись от зеркала, я вышел, подогнал к дверям машину и приготовился ехать в «Метрополь».

За всю поездку я произнес только:

— Откуда ты узнала, что я у Уильяма?

— Адриан сказал, что ты скорее всего там.

Больше мы ничего друг другу не сказали. Когда мы приехали на эспланаду, я припарковал машину около гостиницы и проводил мать внутрь.

— Подождем в главной гостиной, — сказала она. — Мы приехали немного рано.

— Ты не будешь возражать, если я выпью?

— Так ли уж это нужно, дорогой? Ты и без того выглядишь, так сказать, не готовым для виски. Впрочем, поступай, как хочешь. Не стану тебе диктовать.

Я вздохнул и, уже не спрашивая у нее разрешения, закурил. Уж курить-то она мне не запретит.

Мы прождали десять минут, поддерживая бессвязный разговор, а мне становилось все больше и больше не по себе. Я уже начал жалеть, что не уехал в Лондон до того, как мать меня обнаружила, когда крутящиеся двери гостиной распахнулись, и Филип вошел внутрь с таким видом, словно ему принадлежала вселенная.

Я посмотрел на него, моего великого золотого красивого брата, самого великого, самого золотого, самого красивого изо всех моих великих золотых и красивых братьев. Я смотрел на его огромный рост, широкие плечи и могучее сложение. Смотрел на его светлые волосы и загорелую кожу, твердый рот и сильный подбородок. Я смотрел на него, ненавидел и всеми силами желал, чтобы он умер.

Он улыбался. Конечно, он улыбался! Он был богат, счастлив и в безопасности. Конечно, он улыбался! Я бы тоже улыбался, если бы был на его месте. Как приятно быть Филипом Касталлаком, иметь жену, которая позволяет тебе все, мать, которая желает тебе только счастья, особняк у моря и кучу слуг, которые из кожи вон лезут, вылизывая тебе задницу.

Но я не был Филипом. Я встал, думая только о том, что я не вышел ростом, плохо сложен и некрасив. Я словно впервые увидел себя, Джан-Ива Касталлака, двадцати восьми лет от роду, которого отчислили из Оксфорда и неофициально обвинили в мошенничестве, — нищего, не имеющего за спиной ничего, кроме лет, потраченных впустую на то, чтобы перещеголять своих братьев и провалить все предприятия, за которые брался. Я увидел себя глазами Филипа — безответственным младшим братом, безобидным, никчемным и инфантильным. Я вспомнил его письмо Майклу: «Мой братец не тот человек, который способен украсть наследство, если встретит хотя бы малейшее сопротивление…» Унизительная оценка. «Мой братец не тот человек…»

— Привет, Джан! — весело произнес Филип с улыбкой, но глаза его остались холодны. — Рад тебя снова видеть. Что это за чушь со счетами? Я уверен, в этом нет ничего серьезного, и не хочу портить возвращение домой, преувеличивая значение проделок, которые ты мог выкинуть в мое отсутствие… Пойдемте обедать? Я вижу в меню омара и умираю с голоду.

Я не сказал ничего, потому что сказать было нечего. Мне было двадцать восемь, я был неудачником, и тот обед в «Метрополе» с Филипом и матерью ознаменовал конец жалкой, ужасной, достойной презрения карьеры.

4

После обеда Филипу надо было закончить какое-то дело, поэтому я сам отвез мать на ферму. Когда мы пересекли границу прихода Зиллан, она попросила меня остановить машину у ворот одного из полей, и я, немного удивленный ее просьбой, остановился.

— Тебе плохо, мама?

— Мне хорошо, плохо тебе. Ты чудовищно ведешь машину.

— Прости, я сам не свой. Прости, если я тебя напугал.

— Я не испугалась, я просто раздражена. Дорогой, надо постараться взять себя в руки! Пожалуйста, ради меня! Я знаю, что Филип сейчас невысокого мнения о тебе, да и как может быть иначе после всего? Но ты сможешь его переубедить, я уверена!

— Об этом не может быть и речи. — Я положил руки на руль и крепко его сжал. — Он никогда мне этого не простит и никогда не изменит завещание в мою пользу. Будет лучше, если я уеду и начну все заново в Лондоне.

— Начни все заново здесь! Если бы ты перевернул новую страницу…

— Ведь он все равно проживет еще лет пятьдесят. Что мне его завещание! Он меня переживет.

— Надеюсь, вы оба проживете еще пятьдесят лет и даже больше, — сказала мать, — но судьба иногда выкидывает странные штуки, а Филип, как ты знаешь, никогда не чурался опасной жизни и опасных ситуаций. А он на десять лет старше тебя. Вы из разных поколений.

— Все равно, — упрямо повторил я, — я не смогу ничего поделать. Даже если Филип когда-нибудь передумает и сделает меня своим наследником, сейчас, после того как я так долго жил там, как хозяин, я не могу вернуться в Пенмаррик простым управляющим. Мне нужно уехать в Лондон.

— Ерунда! — Мать начала раздражаться. — Как ты сможешь заслужить одобрение Филипа за три сотни миль отсюда, в Лондоне? А если ты останешься здесь и начнешь жизнь сначала…

— Я не могу. — Я крепко сжимал руль, смотреть на нее я не мог. — Я унизил себя перед слишком большим количеством людей, все думают, что я неудачник. Я не могу.

— Можешь, — сказала мать, — и ты это сделаешь. — Ее тонкая старческая рука легла на мою. — Ты должен встретить опасность лицом к лицу, потому что если ты сбежишь, то потом сам себе этого не простишь. Понимаешь, от побега не будет никакого толку: сбежав, ты не будешь чувствовать себя менее виноватым и пристыженным; напротив, тебе будет еще более стыдно, чем прежде. Ты должен остаться. Я понимаю, это тяжело, но если ты это преодолеешь, если ты примешь то, что случилось, и начнешь все сначала…