Читать интересную книгу Масоны - Алексей Писемский

- Вы ходите к мужу учиться только масонству?

- Нет! - отвечал ей на этот раз совершенно откровенно Аггей Никитич. А вы тоже для масонства слушаете поучения вашего мужа?

- О, нисколько, - отвечала, нервно рассмеявшись, пани, - я слушаю, чтобы видеть вас!

- Вы не женщина, а божество! - мог только воскликнуть Аггей Никитич и снова обнял пани Вибель с таким сильным увлечением, что та поспешила отстраниться от него и произнесла:

- Вы безумствуете! Опомнитесь, где мы...

- Для меня это все равно! - отвечал Аггей Никитич: его многообильная кровь прилила ему окончательно в голову.

- Но для меня не все равно; поверните назад! - приказала ему пани Вибель.

Аггей Никитич хоть и дышал тяжело, но повернул. Руки у обоих ходенем ходили.

- Неужели, - проговорила пани Вибель, когда они стали подходить к освещенным аллеям, на которых виднелись некоторые из гуляющих, - вы еще сомневаетесь, что я уже ваша?

- Нет, не сомневаюсь, - отозвался Аггей Никитич глухим голосом.

Затем пикник кончился, как все пикники. Старики, кончив свою игру, а молодежь, протанцевав еще кадриль, отправились в обратный путь на освещенных фонарями лодках, и хор певцов снова запел песню о боровике, повелевающем другим грибам на войну идти, но...

Не послушались белянки:

Мы-де чистые дворянки,

Неповинны мы тебе

На войну идти;

Отказалися опенки:

У нас ноги сухи, тонки;

Не пошли и мухоморы:

Мы-де сами сенаторы.

Посреди такого всеобщего ликования одна только Миропа Дмитриевна сидела в лодке злая-презлая, но не на мужа, за которым она ничего не заметила, а на этого старого черта и богача Кавинина, которому она проиграла тридцать рублей, и когда ему платила, так он принял ассигнации смеясь, как будто бы это были щепки!

V

В тот самый день, как откупщик праздновал пикник, в Геттингене к отелю "Zur Krone"*, который и тогда был лучшим в городе, подъехала дорожная извозчичья карета. Стоявший около гостиницы гаускнехт{51} ее поспешил отворить дверцы кареты, и из нее вышли Сусанна Николаевна и Егор Егорыч, постаревший, сгорбившийся и совсем, как видно, больной, а вслед за ними, чего, вероятно, не ожидает читатель, появился Антип Ильич. Сей верный камердинер не в первый уже раз был за границей, и, некогда прожив с своим, тогда еще молодым, барином более трех лет в Германии, он выучился даже говорить по-немецки. В настоящую же поездку Егора Егорыча Антип Ильич, видя, до какой степени господин его слаб и недужен, настоял, чтобы его тоже взяли, убеждая тем, что он все-таки будет усерднее служить, чем какие-нибудь иностранные наемные лакеи. Выйдя из кареты и, видимо, прибодряясь, Антип Ильич поспешно сказал гаускнехту, что нужны два большие номера.

______________

* "Корона" (нем.).

Гаускнехт сначала исполнился удивления, услышав от Антипа Ильича не то немецкие, не то какие-то неизвестные слова; но эти же самые слова повторил ему Егор Егорыч.

- А, понимаю! - воскликнул тогда гаускнехт и повел моих путников через ворота на двор, на котором развешаны были окорока, ветчины, колбасы, туловище дикой козы, а также сидели две краснощекие немки и чистили картофель. По не совсем новой, но чисто вымытой лестнице Марфины взобрались во второй этаж, где выбрали себе три номера, один - самый большой - для Сусанны Николаевны, другой - поменьше - Егору Егорычу и третий - еще поменьше - Антипу Ильичу. Гаускнехт, громадный и сильный мужик, едва смог в несколько приемов перетаскать из кареты в номера многообильный багаж Марфиных и, заключив из этого, что приехавшие иностранцы были очень богатые господа, возвестил о том хозяину своему, обыкновенно сидевшему в нижнем отделении отеля и с утра до ночи евшему там или пившему с кем-либо из друзей своих. Хозяин, в свою очередь, не преминул сам войти к новоприбывшим и почтительно просил их записать свои фамилии в номерной книге, в каковой Егор Егорыч и начертал: "Les russes: collonel Marfin, sa femme et son ami"*. Удовлетворившись этим, хозяин отеля спросил: как господам русским угодно обедать, у себя ли в номерах, или в общей зале за табльдотом{52}.

______________

* Русские: полковник Марфин, его жена и друг (франц.).

- За табльдот придем! - отвечал Егор Егорыч.

После хозяина в номер учинили набег те краснощекие медхен, которых мы видели за чисткою картофеля. Они притащили с собою огромные умывальники и графины с водой, взбили своими здоровыми и красноватыми руками валоподобные подушки, постлали на все матрацы чистое белье и сверх того на каждую постель положили по тонкой перине вместо одеял. Пробовал было Антип Ильич и сим девицам что-то такое по-немецки растолковать и посоветовать; но те его еще меньше гаускнехта поняли и, восклицая: "Was? Wie gefallt?"* переглядывались между собою и усмехались. Видимо, что старик совсем уж забыл немецкий язык. Обстановка в номерах была, наконец, приведена в должный порядок; Марфины и Антип Ильич умылись и приоделись. Собственно, дорогой путники не были особенно утомлены, так как проехали всего только несколько миль от Гарца, по которому Егор Егорыч, в воспоминание своих прежних юношеских поездок в эти горы, провез Сусанну Николаевну, а потом прибыл с нею в Геттинген, желая показать Сусанне Николаевне университетский город; кроме того, она и сама, так много слышавшая от gnadige Frau о Геттингене, хотела побывать в нем.

______________

* Что? Нравится? (нем.).

Вскоре на церковной башне пробило час, а вместе с тем раздался обеденный звонок в отеле.

- Пойдемте! - сказал Егор Егорыч Сусанне Николаевне и Антипу Ильичу, которому он еще в России объявил, что если старый камердинер непременно хочет ехать с ним за границу, то должен быть не слугою, а другом их семьи, на что Антип Ильич хоть и конфузливо, но согласился.

- Ты за обедом увидишь студентов здешних! - предупредил Егор Егорыч Сусанну Николаевну, сходя с лестницы.

Она на это улыбнулась и проговорила:

- Я очень рада посмотреть на немецких студентов.

Вообще Сусанну Николаевну, как натуру молодую и впечатлительную, чрезвычайно заняло и развлекло путешествие. Она еще в Петербурге с трепетною радостью села на пароход и с первым же поворотом колес начала жадно вдыхать здоровой грудью свежий и сыроватый морской воздух. Сидя весь день на палубе, она смотрела то на бесконечную даль моря, то внимательно вглядывалась в странный для нее цвет морской воды. На суше Сусанна Николаевна немало любовалась обработанными немецкими пажитями, которые скорее походили на сады, чем на наши северные русские поля. Небольшие города Германии, которые попадались им на дороге и в которых они иногда для отдыха Егора Егорыча останавливались, тоже нравились Сусанне Николаевне, и одно в этом случае удивляло ее, что она очень мало слышала в этих городках, сравнительно с нашими, колокольного звона, тогда как, прослушав из уст Егора Егорыча еще в самые первые дни их брака его собственный перевод шиллеровского "Колокола", ожидала, что в Германии только и делают, что звонят.

Понятно, что при таком разнообразии дорожных впечатлений мысль об Углакове в воспоминании Сусанны Николаевны начинала все более и более бледнеть, и ее гораздо сильнее грызло то, что Егор Егорыч на ее глазах с каждым днем вянул и таял, чему главной причиной Сусанна Николаевна считала свою сумасшедшую откровенность, которую она обнаружила, признавшись ему в любви к Углакову. Егор Егорыч тоже считал себя виновным против Сусанны Николаевны; впрочем, насколько он в этом отношении полагал себя виноватым, определить даже трудно, и можно сказать лишь одно, что только его некогда геройское сердце могло еще выдерживать столь тяжелые и вместе с тем таимые муки.

За табльдот на этот раз собрались не одни студенты, а и более пожилые люди, усевшиеся на другом столе, за которым поместился также Егор Егорыч с своей женой и другом. Сусанна Николаевна с жадным вниманием начала оглядывать все общество, и немцы поразили ее прежде всего какой-то однообразною молодцеватостью; кроме того, на всех почти лицах, молодых и пожилых, виднелись заметные рубцы, из коих иные были совсем зажившие, другие красноватые, а некоторые даже залепленные еще пластырями. До крайности заинтересованная этим, Сусанна Николаевна спросила Егора Егорыча, отчего эти рубцы у всех студентов?

- Оттого, что они беспрестанно дерутся на дуэлях, - объяснил Егор Егорыч.

- И ты дрался, когда студировал здесь? - поинтересовалась Сусанна Николаевна.

- И я; знак даже того имею на руке, - проговорил Егор Егорыч и, отвернув обшлаг рукава, показал довольно значительный рубец на руке.

Блаженствуя от мысли, что сопровождает барина, Антип Ильич в то же время страдал в смысле пищи, ибо он уже около трех лет совершенно не ел мяса; но в Европе чем же ему оставалось питаться? Чаю не было, кофе он сам не пил, горячие все были мясные, - значит, только рыбкой, когда ее подавали к столу, картофелем и пирожными с чем-нибудь сладеньким, да и те были ему не по вкусу, так как Антип Ильич был сластена великий, а варенья, подаваемые за табльдотом, были все какие-то кислые.