Недалеко от дома Абдукарим его высадил.
Телефон Шарафова не ответил. Не ответил раз, другой, третий. Уже померк багряный закат, наползал сумрак, и Никита Родионович поспешил в свое учреждение на заседание партийного бюро.
5
Никита Родионович страшно беспокоился. Приближался день новой встречи с Раджими, а Шарафов отсутствовал. Кроме того, и Саткынбай не показывался.
У Никиты Родионовича возникала мысль проведать Саткынбая на его квартире, но он не решался. Подобный шаг опрометчив, он может насторожить Саткынбая. Да и притом, чем он сможет оправдать свой визит? Беспокойством? Мотив явно неубедительный.
Наконец, за несколько часов до встречи с Раджими, во второй половине дня, на очередной звонок в телефонной трубке послышался знакомый голос майора. У Никиты Родионовича вырвался вздох облегчения. Он решительно отказался от обеда, который приготовила Антонина, и поспешил в город.
Шарафов подъехал сам к заранее условленному месту на «газике», усадил Никиту Родионовича рядом и предложил поехать за город.
— Оказывается, Раджими был известен майору.
— Это старый, квалифицированный проводник контрабандистов, набивший себе руку на «черной тропе», — сказал Шарафов. — Он такой же Раджими, как я Энвер-паша. Из его кличек можно сделать целый словарь мусульманских имен и фамилий.
Раджими являлся выходцем из Ирана, долго жил в Самарканде. До революции отец его имел мануфактурный магазин и был одновременно имамом шиитов. Раджими неоднократно переходил границу, сопровождая контрабандистов, вновь появлялся в Туркестане, дважды судился и отбывал наказание.
— Но мы не предполагали, что он примется за старое ремесло, — заметил Шарафов. — Пора бы ему одуматься, да и годы у него не те. Между прочим, Раджими — то самое лицо, ради которого Саткынбай покидал вас на десять минут, когда вы были его гостем.
Майор помолчал немного, вглядываясь в расстилающуюся перед ним дорогу, и добавил:
— Правильно сказано в русской поговорке: «Сколько волка ни корми, а он все в лес смотрит».
Машина жадно глотала километры. Мелькали высокие дувалы, закрывающие чистые узбекские дворики, утопающие в зелени, проплывали хлопковые поля, вырастали и мгновенно исчезали за поворотами дороги новостройки.
Никита Родионович вспомнил и обратил внимание Шарафова на то, что машина Абдукарима ходит под разными номерными знаками, но майор об этом тоже был осведомлен.
— А вот дом Раджими представляет для нас определенный интерес, — сказал он. — Его надо тщательно обследовать, желательно — сегодня.
— Если представится возможность, — уточнил Никита Родионович.
— Я полагаю, что представится.
— Под возможностью надо понимать то, что я останусь в доме Раджими один?
— Ну, конечно. А если это случится, к вам на помощь придет мой работник. Он назовет себя капитаном Кедровым.
Больше к этой теме не возвращались. Отъехав от города километров на двадцать, Шарафов развернулся и повел машину обратно.
Заговорили на другую тему. Никита Родионович уже знал по прошлым встречам, как любил свою республику майор Шарафов, как воодушевлялся он, рассказывая о перспективах развития ее народного хозяйства, как тепло и убедительно, со знанием жизни говорил он о мирном труде хлопкоробов, горняков, строителей, ирригаторов.
Он жил не только интересами своего дела, но и интересами всей республики, всей советской страны. Он был в курсе строительства колхозной электростанции, над которым шефствовал его коллектив, знал, сколько семей и из каких областей добровольно выехало на покорение Голодной степи, был осведомлен о том, с какими трудностями сталкиваются строители новой железной дороги, пересекающей пустыню, мог сказать, какие полезные минеральные ресурсы открыты в республике, — называл цифры добычи угля, плавки металла, рассказывал об оригинальной конструкции хлопкоуборочной машины, ее мощности, времени, затрачиваемом на ее выпуск.
— Эх, и разбогатеет скоро наша республика, хотя она и сейчас не бедна, — говорил Шарафов. — По хлопку мы были и будем на первом месте. — Он смолк на секунду, как бы собираясь с мыслями, и продолжал: — Скрывать нечего. В годы войны трудновато было. И сейчас еще не совсем легко, но уже не то. Начинаем разворачиваться вширь и вглубь, и каждый может наглядно убедиться в этом. Лучше всего агитировать примерами и фактами, словами теперь никого не удивишь. Вон, смотрите сюда, — Шарафов показал вперед, влево. — Колхозная агрономическая лаборатория. Несколько дней назад открыли. Ведь недавно колхозники могли только мечтать об этом. — Он сбавил скорость машины, вглядываясь в светлое здание, окруженное клумбами ярких цветов, а потом заговорил опять: — И не только ведь у нас дело идет на подъем. Послушайте, что говорят наши люди, побывавшие на правах гостей в странах народной демократии. Сердце радуется. Они так окрепли, что за короткий срок обогнали многих западных соседей. Вот что значит превосходство идеологии, передовых идей! А в США и в Англии определенные круги никак не найдут себе места от успехов демократических стран. Они сейчас попытались выступить под новым флагом, под флагом заботы о соблюдении демократии. Авось да пройдет. Авось да что-нибудь выгорит. К нам они вынуждены подходить с другой меркой, рассчитывают на саткынбаев, раджими и им подобных. Но из этого ничего не выйдет.
Машина въехала в город. Расставаясь, майор Шарафов предупредил Ожогина:
— Вы постарайтесь притти к Раджими минут на десять ранее.
Никита Родионович тут же, чтобы не забыть, перевел стрелку своих часов на десять минут вперед.
Рынок... водопроводная колонка... три тополя... разваленный дувал... Все на месте. Парикмахерская открыта. Это увидел Никита Родионович еще издали.
Дверь в комнату Раджими он потянул на себя, и она подалась.
Не успел Никита Родионович сделать и двух шагов по комнате, как скрипнула вторая дверь, и из парикмахерской показалась голова Раджими.
— Ага! Вы уже здесь? Рано.
— Ровно шесть. — и Ожогин показал часы.
— Значит, мои отстают или ваши спешат. Прошу извинить. Я немного задержусь. У меня клиент.
Голова исчезла. Дверь вновь скрипнула и закрылась. Ожогин остался один.
В комнате стояла ничем не нарушаемая тишина.
Подвергнуть осмотру комнату сейчас Никита Родионович не решился. Да и притом он помнил слова майора, что ему поможет капитан Кедров.
Но, собственно, на что надеялся Шарафов? Неужели он допускал мысль, что Раджими оставит его — Ожогина, человека ему почти незнакомого, одного в доме? Конечно, нет. Об этом нечего и думать.
Никита Родионович ограничился тем, что, сидя на стуле, пытался определить, что из обстановки надо обследовать. В первую очередь ящик стола, потом посудный шкаф, затем постель. Больше ничего в комнате не было. Его подмывало желание выдвинуть ящик стола именно сейчас. Это как раз никаких трудов не составляло, стоило лишь приподнять скатерку. Но у Никиты Родионовича хватило силы воли подавить желание. Малейшая оплошность могла выдать его с головой и погубить все дело. Он ограничился лишь тем, что сунул руку под стол и попробовал определить размеры ящика. Это ему удалось. Ящик был очень невелик.