Когда Никита Родионович подошел в семь часов вечера к консерватории, у тротуара уже стояла машина-такси. За рулем сидел только шофер. Номер машины, совпадал с тем, что назвал Саткынбай. На лобовом стекле виднелась дощечка с надписью: «Занята».
Ожогин открыл переднюю дверцу и встретился с недоброжелательным взглядом шофера. Очень худой, с большими глазами и болезненным цветом лица, он держал во рту папиросу и молча смотрел на Ожогина. Взгляд его как бы говорил: «Какого чорта вам надо?».
— Здравствуйте, — резко сказал Никита Родионович. — Карагач.
— Садитесь, — бросил шофер и отвел глаза.
Машина тронулась.
Шофер за всю дорогу не произнес ни одного слова и не сделал ни одного лишнего движения.
«Еще один враг, — отметил про себя Никита Родионович, — и, кажется, тертый калач, знает, как себя вести».
На окраине города машина встала у ворот дома, шофер дал короткий сигнал и произнес второе слово:
— Сходите.
Никита Родионович вышел и первый, кого он увидел, был Саткынбай.
— Тут я обитаю, тут мое постоянное жилье, — объяснил он, ведя под руку Никиту Родионовича.
Дворик был небольшой, но чистый и уютный.
Маленький хауз окружали кусты цветущего золотого шара, на круглой клумбе, среди пышных астр, красовались бархатистые розы, дорожка, ведущая к дому, была усажена отцветшим касатиком.
Под тенистой шелковицей стоял низенький столик, а по обе стороны его лежали ковровые дорожки.
На столе пестрели дешевые конфеты в крикливых бумажках, на блюде горкой возвышались виноград, персики, у края стола примостилась стопка лепешек.
Саткынбай вынес из дома два фарфоровых чайничка, уселся у стола, вытер полотенцем пиалы и разлил чай.
— Вы мне все-таки расскажите, — попросил Саткынбай, — с чего Юргенс вдруг решил покончить с собой?
Никита Родионович пожал плечами, поставил пиалу на стол. Трудно ответить на такой вопрос. Он и сам толком не знал, что побудило Юргенса застрелиться. Он мог только предполагать, что у Юргенса иного выбора не было. Гитлеровская Германия оказалась на краю пропасти.
— И вы видели, как его хоронили? — продолжал интересоваться Саткынбай, подливая себе и Ожогину чаю.
— Видел собственными глазами, как опускали в могилу, засыпали землей, как плакала его жена.
— Вот жену его я не знал, — признался Саткынбай и покачал головой, будто жена имела какое-то отношение к его судьбе. — А все же он дурак. Не рассчитал. Теперь такие, как он, нужны там, в Западной Германии. Им всем американцы дали работу, и они неплохо живут...
— А вам откуда это известно? — усмехнулся Ожогин.
— Как откуда? — удивился Саткынбай. — Из печати, а потом я регулярно слушаю «Голос Америки», «Би-би-си». Иногда даже слышу кое-какие знакомые фамилии. Я ведь почти всю Германию исколесил, десяток лет в ней пробыл.
Во дворе никто не показывался. В уголке на нашесте петух ворчливо подталкивал курицу, усевшуюся на ночевку. Солнце заходило, лучи его скользили по железной крыше аккуратного домика. На ступеньках у входа в дом играла кошка с котятами.
«Кто же здесь живет? — размышлял Ожогин, слушая Саткынбая. — И действительно ли это квартира Саткынбая?».
А Саткынбай, развлекая гостя, пространно рассказывал о своем пребывании в Германии, о легкой и сытой жизни без тревог и волнений, о том, как он усердно совершенствовался в русском и немецком языках, как гитлеровская разведка ценила и опекала его, Саткынбая.
Никиту Родионовича все это мало интересовала. Он надеялся услышать о лице, которое стоит над Саткынбаем здесь, которое руководит им и должно руководить Ожогиным.
Но Саткынбай даже вскользь не упомянул ни о ком из здешних своих знакомых, и Ожогин утвердился в своем первоначальном мнении, что Саткынбай ограничен функциями обычного связного, а о деле с ним будет говорить кто-то другой.
Время бежало незаметно. Саткынбай взглянул на часы, извинился и сказал Никите Родионовичу, что оставит его на несколько минут.
Он скрылся в доме и возвратился минут через десять. Беседа и чаепитие возобновились.
— А что за парень шофер? — спросил Никита Родионович.
— А что? — спросил в свою очередь Саткынбай.
— Он мне показался странным и очень угрюмым.
— Абдукарим, сколько я его знаю, всегда такой, и вы можете не удивляться. Я с ним познакомился в прифронтовой полосе. Он был в плену у немцев. Это ведь его дом. Он живет с матерью-старухой. И меня у себя пристроил. Он хороший человек, умеет молчать, но вот, кажется, хочет допустить ошибку...
— Какую? — полюбопытствовал Ожогин.
— Жениться думает. Невеста уже есть. Я его отговариваю, но не помогает. Мать на его стороне. Она стара и ей выгодно иметь в доме молодую хозяйку.
За весь вечер Саткынбай так и не сказал ничего существенного.
— А, собственно, зачем вы меня сюда пригласили? — поинтересовался Никита Родионович.
— Так нужно, — пояснил Саткынбай. — Я имею поручение показать вам этот дом. Не исключено, что вам придется бывать здесь не раз.
Уже в конце беседы Саткынбай спросил:
— А вы не задумывались над тем, кто возглавляет теперь борьбу.
— То есть как? — удивился Ожогин. Подобного вопроса он не ожидал.
— Ну, конечно, кто?
— Я, признаться, не задумывался над этим вопросом.
Ему не хотелось посвящать Саткынбая в историю переброски его и друзей из Германии в Советский Союз под видом югославских партизан. Для Никиты Родионовича было предельно ясно, что людей Юргенса заставляет работать на себя разведка империалистической Америки. В этом он и его друзья убедились еще в Германии. И можно было не сомневаться, что лицо, стоящее над Саткынбаем, действует по указке из-за океана.
А Саткынбай, если и не знал этого, то, во всяком случае, кое о чем догадывался.
— Я не верю, что главное место отведено немцам, — продолжал он. — Они еще не оправились окончательно, еще не пришли в себя. Как вы считаете?
«Делайте только то, чего нельзя не делать, отвечайте лишь на те вопросы, на которые нельзя не ответить», — вспомнил Никита Родионович совет майора Шарафова и сказал:
— Я вам уже говорил, что не задумывался над таким вопросом. Очень трудно судить обо всем, садя здесь.
— Да, это правильно, — согласился Саткынбай. — Отсюда плохо видно. А в конечном итоге уж и не так важно, в пользу кого действовать — немцев, англичан или американцев. Я ведь просто так. Мне, по правде говоря, безразлично, кто у меня будет хозяином и кто мне будет платить. Лишь бы хозяин был с головой и знал, что делать. Мир теперь разделился на две части, и враг у нас один. А что американцы и англичане будут драться рука об руку с бывшими гитлеровцами против большевиков, это ясно каждому.
Заявление Саткынбая не удивило Никиту Родионовича. Враг, начавший борьбу с советской властью в годы ее становления и продолжавший эту борьбу в течение всех последующих лет, рассуждать иначе и не мог.