Читать интересную книгу Время дня: ночь - Александр Беатов

— А то, что теперь он не будет сманивать людей из нашего прихода.

— А разве он кого-то сманил?

— Слава Богу, нет… Но чуть было не сманил…

Никаноров замолчал, видимо, обдумывая, кого Санитар мог сманить кроме него.

— Я сегодня батюшке на исповеди покаялся. Грешен, говорю… Хотел от вас уйти в секту. Но теперь, благодаря одному человеку, всё осознал и больше соблазну не поддамся… Потом я поведал ему твою историю, попросил его принять тебя. Грамотный, говорю, парень… Бердяева и Платона читает, хочет учиться в Университете, а ему запрещают…

Володя замолчал, продвигаясь вместе с очередью на пол шага.

— Спасибо тебе, — Саша шагнул тоже вперёд.

— Ничего, брат. И тебе спасибо… — Володя как-то запыхтел носом, видимо разволновавшись от откровенного разговора. И чтобы как-то его закончить, добавил: — Мы ещё с тобой подумаем, какую этому Санитару пилюлю подкинуть…

Их очередь подошла, но он, будто, не видел этого, пока не закончил:

— Чтобы и другие от него отпали, стервеца!..

Продавщица безучастно выждала конца фразы и, когда после этого Никаноров быстро перечислил ей всё, что хотел купить, она молча стала выкладывать на прилавок: пачку грузинского чая, пачку сахара-рафинада, три батона белого хлеба по двадцать копеек, пол кило молочной колбасы…

Наконец она взглянула на счёты, косточки которых откидывала каждый раз, когда товар оказывался на прилавке, и коротко сказала:

— Три семьдесят четыре.

Володя протянул ей "пятёрку". И взяв деньги, она снова откинула несколько раз, туда — сюда, косточки счёт, а затем выдала сдачу…

Сашу удивило, как легко и быстро Никаноров изменил к Санитару своё отношение. Несмотря на то, что Саша вступил в конфликт с Санитаром и пострадал, даже он не решился бы обзывать "стервецом" человека, с которым так долго была связана его судьба.

"Почему же Никаноров, как "пятая вода на киселе", имевший отношение к Санитару, вдруг стал таким яростным его противником?", — подумал Саша.

Эта мысль как-то проскользнула у него в голове, пока он смотрел на акт купли — продажи.

"Теперь мне и в костёл дорога закрыта!" — подумал он и, вдруг, только сейчас понял это. — "Куда же мне теперь?.. Только сюда… Они будут продолжать собираться по квартирам, вместе трапезничать, обсуждать последние события — обо мне… Качать головами… "И как же это так случилось: — отпал? Так, ведь, вроде, долго был с нами… А всё соблазн, искушение, дьявол… А тут ещё этот Никаноров подвернулся, подлил масла в огонь… Санитар, наверное, уже всё вытянул из Оли, узнал, о чём мы с ней говорили, склонил обратно на свою сторону… Она снова с ними… Всё, в чём я убедил её, кануло, растворилось… Наверное, всем объяснил так, что я, будто, слегка спятил, "шизонулся", сдвинулся. "Ведь он, кажется, в психбольнице лежал", — скажет Наташа. "Не он первый, не он последний," — подумает Санитар…

Соберутся, возможно, сегодня же, экстренно, будут молиться по Розарию очень долго, в печали, будто я умер для них, и благодарить за то, что мне не удалось соблазнить их сестру Ольгу. Потом, в конце, будут творить экуменическое причастие: передавать друг другу большую облатку, что в костёле стали недавно продавать, и каждый, отломив от неё кусочек, скажет: "Маран — афа"…

И почему Санитар выбрал это слово: "Маран-афа", в качестве слова, которым обмениваются при их причастии? Ведь, оно означает то же, что "анафема", а вовсе не "Господь грядёт", как он утверждал…

Вот и будут теперь каждый раз на своих собраниях предавать меня анафеме"…

И Саша поймал себя на том, что уже давно мыслит о них в третьем лице…

Они обошли магазин, пересекли канаву с водой от растаявшего недавно снега, направились вглубь деревни всё дальше и дальше от шоссе, туда где шёл другой ряд домов, победнее, поубоже, прошли этот ряд насквозь, повернули налево, вдоль огромного луга, с жёлтой прошлогодней травой, за которым шёл третий ряд домов. Но там была уже совсем другая деревня. Миновав несколько домов, двинулись по узкому проходу между двумя заборами, обогнули ветхий дом, подошли к его заднему крыльцу, расположенному прямо на огороде, со старухой, что-то ковырявшей в земле детским совком.

— Здравствуйте, баба Маня! — сказал Володя.

Старуха, будто бы, не слышала, продолжая заниматься своим делом.

Молодёжь вошла на веранду, оттуда — в узкую длинную комнату, с огромной печкой посередине и небольшим оконцем в самом её конце. В комнате было два старых дивана, стол, несколько стульев, — всё такое же молчаливое и ветхое, как их хозяйка.

Чтобы подогреть воду, Володя принялся растапливать печку. Продолжая всё тот же разговор, урывки которого уловил Саша по дороге сюда, молодёжь разместилась вокруг стола. Молодые люди обсуждали очередную беседу митрополита Антония Блюма, передававшуюся в прошлое воскресенье по радио "ВВС" в религиозной передаче. Саша не слушал радио в последнее время. Да и в разговор вступать у него сейчас не было желания. И он стал помогать Володе. И тот, видя, что у Саши это получается лучше, направился к колодцу, чтобы принести воды…

…Вернулся с водой Никаноров… Вскипел чайник… Разговоры временно прервали… Хором прочитали "Отче наш"… Никаноров, привыкший быть инициатором, продолжил:

— Очи всех на Тя, Господи, уповают, ибо Ты даеши ны пищу во благовремение… Отверзаеши Ты щедро руку Твою… Благослови, Господи нашу трапезу… Во имя Отца и Сына и Святаго Духа…

— Аминь… — подтвердили все хором…

…Принялись разливать по чашкам чай, резать хлеб. Сашу никто ни разу не спросил, кто он и откуда, будто это было нормой — что мог появиться новый человек, незаметно слиться со всеми, стать своим…

…Разговор снова вернулся к религии, спонтанно перетекая с одной тематики на другую. Постепенно и Саша увлёкся, стал участвовать в беседе. И когда вдруг Володя объявил, что наступило время отправляться в храм, и все стали выходить из-за стола, Саша почувствовал, как ему тут хорошо и уютно, как не хочется прекращать увлёкшую его беседу, снова возвращаться к действительности…

Не заметив как, постепенно он узнал имена всех. Худую, скромную и замкнутую в себе девушку, в очках, он встречал раньше, в сторожке, в очереди на беседу с отцом Алексеем, когда он приезжал с Санитаром, звали Машей. Она заканчивала Медицинское Училище. Другую, круглую, маленькую, но по темпераменту — полную её противоположность, звали Юлей. Третья, высокая, красивая, но отчуждённая — Ирина. Четвёртой девушкой была, сестра Никанорова. Мужскую половину составляли: высокий и полный Михаил, который говорил больше всех; щуплый очкастый тёзка Никанорова, всё время споривший с Михаилом; и — скромный, заикающийся тёзка Саши — Саша…

Да… Оскудел словарный запас имён после октябрьского переворота… И современному писателю приходится трудно. Либо он должен отступать от действительности и выдумывать свою, либо оставаться ей верным и незамысловатым… Но тогда читателю труднее разбираться среди тех, кто вроде Володи, Оли, Саши…

…Все поднялись, стали выходить из домика. Никаноров наскоро убирал продукты — чтобы мыши не съели…

…А Саша… Саша выдернул из розетки провод электрической плиты, что принёс недавно из дому, наполнил чайник остававшейся в ведре водой, чтобы в следующий раз было меньше забот, взглянул на часы…

…Было около пяти. Время пролетело так же незаметно, как однажды, в электричке, когда он, потеряв навсегда Ольгу и порвав с Санитаром, сел не на тот поезд…

И он вышел из домика…

Уже не чувствовалось угнетавшего днём зноя. Приближающийся вечер, будто, засасывал зной и тот был вынужден отдавать ему свои силы. Стояла та неопределённая пора летнего дня, когда из-за того, что день ещё не отошёл, а вечер не наступил, воздух был неподвижен и тих; и всё живое, будто, спало, ожидая, когда весы придут в движение и увлекут за собою. И когда этот миг настал, до слуха донёсся далёкий звон колокола; он, будто, повис в воздухе, медленно утекая туда же, куда дневной зной; и лишь когда совсем растворился, другой звук, полетел следом; а за ним — чаще — третий, четвёртый, пятый…

Колокол звонил и звонил, пробуждал от сладкого забытья, куда-то звал… И тишина всё-таки окутывала его звон, и одновременно давала возможность звуку лететь и доноситься до самых краёв деревни, переливаться через них, чтобы даже за третьим рядом домов могли его услышать…

И люди выходили по одному, по двое, шли по тропке, что вела через зелёный луг, разделявший обе деревни и, слушая не перестающий, приближающийся колокольный звон, сливались вместе с молодёжью, забросившей свои обычные разговоры; и все молча проходили мимо колодца, высохшей канавы, магазина; пересекали шоссе, церковную ограду… поднимались на паперть… входили в церковь… Прикладывались к иконам… Передавали и зажигали свечи… Слушали чтение "Апостола"… Молились… Ожидали, когда, наконец, выйдет священник и таинственно возгласит: